Христианский Восток и Россия. Политическое и культурное взаимодействие в середине XVII века

Перевод Арсения Суханова наиболее близок к тексту Пророчеств из Хронографа Псевдо-Дорофея. Он приводится по публикации С. А. Белокурова[612], так как автограф Арсения нам пока недоступен. Помимо смысловых и текстологических совпадений, в нем отсутствует географическая номенклатура, которая есть в списках 1640/1641 г., например, упоминание Чермного (Красного) моря. Сведения в тексте Суханова о перенесении останков Константина Великого его сыном из Никомидии в Константинополь также сближают его с Хронографом Дорофея Монемвасийского[613]. Заголовок перед текстом Арсения «Выписано з греческаго летописца и переведено на словенский язык», сделанный не его рукой,[614] также отсылает нас к изданию Псевдо-Дорофея, о котором говорилось выше.

(то есть до Черного моря)[615]

до смерти Константиновой лета 321[616]».

Изучение «Предсказания о Цареграде» ставит перед исследователем несколько задач. Прежде всего, необходимо выявить как можно большее число русских текстов, а также их греческий оригинал или оригиналы. Как уже упоминалось, мы использовали только несколько вариантов Пророчеств, которые доступны для изучения в настоящее время. Уже предварительный анализ этих текстов позволяет сделать некоторые замечания. Отдельные переводы содержат полонизмы, грецизмы и т. д., которые не корректируются русскими переписчиками. Отсутствует унификация географических названий. Упоминание в списке Тайного приказа Чермного, т. е. Красного моря, наряду с Черным морем, которое называется по-гречески Понтом Евксинским, с одной стороны, и отсутствие Чермного моря у Псевдо-Дорофея, с другой, наводит на мысль о разных греческих протографах. Возможно, что разночтения существовали уже в них.

Комментарий к произведениям, подобным Толкованиям пророка Даниила или Пророчествам о судьбе Константинополя, – дело будущего. В сочинениях такого рода можно найти аллюзии на реальные события, происходившие в разное время и в разных государствах. Однако вполне вероятно, что в «Предсказании о Цареграде Льва Премудрого и патриарха Мефодия» 1640/1641 г. отыщутся следы не только подлинной истории эпохи падения Константинополя в 1453 г., но и более позднего времени, когда на поствизантийском пространстве вновь возникала идея возрождения греческого государства. Присутствие «Предсказания о Цареграде» среди приказных документов свидетельствует о том, что рассказ о прошлом и будущем Нового Рима существовал в России во многих версиях и не только как литературный сюжет. В середине XVII в. пророчество о политическом наследии Константина Великого стало элементом политической идеологии, особенно востребованным при царе Алексее Михайловиче и его преемниках. Дальнейшая работа над сильно поврежденным текстом из собрания РГАДА, вероятно, позволит выявить его протограф, а может быть, и греческий текст, с которого был сделан славянский перевод.

Пророчества о падении турецкого царства бытовали не только среди православного населения Порты, но и среди мусульман. В латинских хрониках эпохи крестовых походов содержалось предание, существующее у тюркских племен, о том, что они будут побеждены «русым (рыжим. – Н. Ч.) народом», с которым в то время ассоциировались франки[617]. В поствизантийскую эпоху в устной и письменной традиции «русый» народ трансформировался в «русский». На протяжении XVII в. из Порты в Россию неоднократно приходили утверждения о том, что пророчества о победе православного государя существуют не только в Библии, но и в священных книгах мусульман. В одном из документов Посольского приказа записано, что турецкие духовные лица и учителя знали, будто «сядет во Цареграде царь от северной страны от народа русского, а северная страна – Московское государство. И что время доходит…»[618]. В 1657 г. бывший архимандрит иерусалимского патриарха Феофана писал в Москву: «…Приведошо поели хитейские (китайские. – Н. Ч.) единаго волхва с собою и той рече им, яко аще не поставят визиря… погибнет царство их…. обаче имут прелщение другао единаго волхва своего и послушают его, о чем им глаголет, и веруют ему; между многим, глаголет им… яко еще семь лет воцарятся, там погубят царство свое и убежат в Дамаск. И держат его внутри царствия и не оставляют его вне, да не изыдет слово дондеже увидят, что будет»[619].

Во время пребывания в Венеции царских посланников И. И. Чемоданова и А. Посникова (1656–1657)[620] представители венецианской греческой общины сообщали им: «турской де… царь и паши сыскали в письмах своих гадательных, и говорит то, что то время пришло, что Цареграду быть за ним, государем (Алексеем Михайловичем. – Н. Ч.), и живут с великом опасением, и у Цареграда на многое время ворота бывают засыпаны…»[621]. Вряд ли можно определенно сказать, в какой среде, христианском или мусульманской, родились эти идеи. В середине XVII в. они бытовали как среди турок, так и среди греков. Мысль об освободительной миссии русского царя становится уже топосом. Она присутствует практически во всех документах, приходящих из греческого мира.