Христианство. Католичество. Реформация

(2) Можно говорить о “реформаторском переломе” („reformatorischer Umbruch“) у Лютера, об “открытии” („Entdeckung“) или о его “переживании в башне” („Turmerlebnis“) августинского монастыря благодати Божьей. – Все это будет не что иное, как самые общие определения Реформации, оторванные, как правило, от 15-векового контекста истории Христианства до 1517 года; более того, – и от интегральной интерпретации Нового Завета. В этой же связи один из прогрессивных представителей католичества XX века в пользу диалога с протестантами, кое-что уточняет, пак, в своей книге «Реформация в Германии»:

«Это не соответствует тому, что с толкованием Божьей праведности – нас оправдывающей благодати – Лютер открыл бы что-то такое, чего до него бы не знали». Но он [Лютер] понимал толкование благодати «не так, как с позиции общей и католической ее понимали средневековые экзегеты».

Таким образом, Лютер в свою интерпретацию, – далее подчеркивает проф. Йозеф Лортц, – «включил также и уничтожение сил людской воли, а саму общую ситуацию человека определил исключительно – греховной»[392].

Лютер – особенно в начале своей публичной деятельности – неоднократно ссылается именно на Крест. Однако выводы, вопреки апостолу Павлу и опыту средневековой мистики, делаются у него в рамках следующей формулы: спасение всегда находится “вне” (extra) самого человека. Вряд ли, в таких определениях немецкая Реформация могла всегда оставаться духовно созидательной, обновляющей силой.

Разрабатывая свои тезисы, Лютер ссылается на Крест и в диспуте от 1518 года, состоявшегося в Гейдельберге. К своему XX тезису он же прямо заявляет:

“in Christo crucifixo est vera Theologia et cognitio Dei“ [393].

Для него свойственен метод, метод его интерпретации отрицающий Креста, в конечном итоге, синергизм (содействие человека с Богом) и при страданиях. Спасение – по сравнению с практикой средневекового мистицизма – зависит только от Бога. Оно находится вне человека и для человека („extra nos et pro nobis “)[394].

Как отмечают исследователи, толкование Креста у Лютера [395] не ограничивается внутренним созерцанием, идеалом монашеского смирения, как это мы наблюдаем у Иоанна Лествичника (ок. 579- ок. 649), в его сочинении «Лествица райская», или в книге Фомы Кемпийского (1379–1471) «О подражании Христу».

Во-первых, Крест у Лютера становится неким олицетворением относительности, возражением против любых претензий человека при помощи философско-догматических умозаключений, т. е. теоретически уже при этой земной жизни, – узнать о своем Боге все подробности. Иными словами, Крест у реформатора выражает как относительность человеческих рассуждений, так и суверенность Божьего Промысла во всех ситуациях жизни.

Во-вторых, будучи веками символом созерцания, медитации и духовного послушания, Крест у Лютера становится и неким символом протеста и относительности [396], включая и его эсхатологическое значение. – Поскольку до полного наступления Царства все на земле имеет характер относительности.

Таким образом, Крест в понимании реформатора остается тайной между Богом и человеком. Более того, Крест в лютеранском вероисповедании может вполне считаться и таинством – наряду с другими Таинствами в Церкви [397].