Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Вспомнил, — возмутился Христос. — Свинья видит звёзды, только если ей пнут в рыло.

Подбежала собака, радостно посмотрела на костёр, понюхала, завиляла хвостом.

— Христос, — натужно вымолвил Фома. — Я сейчас не выдержу. Я оскотинился. Сейчас залаю, на все четыре стану и...

— К-куд-да? — схватил его Братчик. — Тебе нельзя. Ты... человек.

Фома очевидно сходил с ума. Сходил с ума и последний живой на костре, шляхтич. И вдруг он, вилимо, нашёл для себя какой-то выход, пока не погаснет сознание:

— Боже, если ты есть! Намучил уж, достаточно! Отдаю тебе душу мою!.. В раю, так в раю. А в аду, так в аду — на всё твоя воля. Только помести ты нас вместе, чтобы не кляли мы тебя... Единственных, которые для меня... А я для них... Друга моего... Дочку... Меня... Курочку-беляночку. Неправда это, что душа у неё маленькая и небессмертная... Она ради... больше, чем многие... Курочку не забудь!

В следующий момент пан Коцкий перестал быть.

...Ревело, вертело, несло. Огонь разгорался всё ярче, и страшно было думать — почему? Страшно и не стоило. А от столов монотонно бубнил и бубнил голос:

— Святого апостола нашего Павла к евреям послание...

Христос чувствовал, что он умирает. Исчезло солнце.

— Они погибнут, а Ты пребываешь; и все обветшают, как риза...

Исчезло солнце.

— Ибо, как сам Он претерпел... то может и искушаемым помочь...

Тьма стояла в глазах.

— Потому что Бог наш есть огнь поядающий.

Рвался, рвался в небо огонь.

Глава XXVI

ЧЁРНАЯ МЕССА

Упаси нас, Боже, от сатаны и басурманов,

А ещё больше от папы и па­триархов.

Средневековая пословица

Там, среди высоких гор,

Валом прёт колдуний хор.

Гёте

Ночь для них была страшной. Они не пожелали и на минуту остаться в злосчастной деревне и ушли прочь. Хо­тели было добраться до местечка, до соседней деревни, хоть до какого-либо жилья, да сбились с дороги, блужда­ли в непросветимой тьме по кустарнику, измокли и за­коченели от росы.

Наконец им удалось найти какую-то ложбинку. По тому, как трещало под ногами, поняли: хворост, су­хостой. Кое-как наломали сушняка, разложили костёр. При его маленьком свете дело пошло веселее, и скоро взревел, зашипел яркий огонь.

И всё же им противно было сидеть возле самого костри­ща. Они с излишне большой свежестью помнили, что мож­но сделать с каждым Божьим благословением, даже этим.

И никто из них не захотел есть. Жарить мясо было выше их сил. Даже выше сил Пилипа из Вифсаиды и Якуба Зеведеева. При одном упоминании брала дрожь отвращения. Поэтому они удовлетворились светом, из­далека подбрасывая в пламя сушняк.

А когда огонь разгорелся ещё больше — они осмо­трелись и увидели, что попали из огня в полымя.

Они сидели на старом, видно было по всему — за­брошенном, кладбище. Наклонённые, замшелые кресты, Каменные плиты, укрытые зелёным одеялом мха, толстые обрезки мощных брёвен на всю могилу, с «голубцами», прибитыми к ним. Плиты лёжа, плиты перевёрнутые, плиты склонённые, плиты торчком. И на всём этом — разлив мхов, а над всем этим сухие деревья.

Повсюду какие-то ямы, разрушенные часовни, про­валенные усыпальницы. Видимо, тут хорошо похозяйничала чья-то рука, не привыкшая стыдиться или давать отчет перед другими за свои поступки.

За их, маленькой, ложбинкой лежала большая, окружённая довольно крутыми склонами. На ней, по краям, тускло были видны остатки каких-то фундаментов. Вокруг большой ложбины тоже темнели какие-то камни, росла высокая трава (наверно, на месте бывших грядок и цветников). Но всё это густо заросло довольно уже боль­шим лесом. Лес был тёмным, но там и сям в нём мёртво белели высохшие скелеты бывших садовых деревьев.

Они умерли от глуши и безлюдья и вот белели дальше и ближе, окружали ложбину и подступали к ней. Словно вычурные распятия. Словно десятки безобразных привидений.

Страшно было смотреть на это, и люди уменьшили костёр до маленького огонька, освещавшего только их ложбинку, десяток крестов и плит в их небольшом на­сиженном гнезде.

Обессилевшие, они никуда не в силах были идти, спать не могли тоже и решили кое-как переждать в этом месте ночь.

Говорить тоже никому не хотелось. Только после большой паузы Тумаш сказал:

— Когда жгли их, я всю веру призвал, чтобы исчезли столбы — куда там, чёрта беспятого! Стоят, как стояли. Куда он ведёт нас, Бог?

— Ведёт, — отозвался Иуда. — А куда — не знаю.

— Вперёд, — буркнул Христос. — Под вооруженной охраной, чтобы часом не поворотили, куда не надо.

И вновь долгое молчание. Но Тумашу было очевидно невыносимо. На откосе встала его длинная тень.

— Боже, — с печалью произнёс Фома. — Ну вот я всю веру свою призову. Сотвори чудо. Скажи, что не одна топь перед людьми. Намекни, что не вечно извечное свинство. Подай какое-нибудь знамение.

Он напрягся и бессознательно сжал кулаки. И вдруг... по небу с шипением, разбрасывая искры, промчался огромный огневой метеор. Фома всем задом сел на землю. С маху, как подрубленный.

— Свят, свят, свят

И тут, ещё раньше падения Фомы, вскочил Христос.

— Огонь... — только и успел прохрипеть он. — Ог-гонь.