Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Неестественно большие глаза с надеждой следили за небесным явлением. Он протянул к нему руки.

Метеор словно остановился над голой грядою далёких холмов. И сразу рассыпался на искры, упавшие вниз и погасшие в темноте.

Медленно опустились руки Христа.

— Небесный камень, — вздохнул он. — Плюнь, Фома. Трясина впереди. О нас давно забыли на небе. Счи­тают, что у нас — рай.

Закутавшись в плащ, он сидел, напоминая огром­ную больную птицу со сломанными крыльями. Весь как живая бесприютность.

Потом начал покачиваться, словно от боли. Потом начал бессвязно говорить:

— Испоганенная, изгаженная земля... Зачем тут быть, чистому?.. Огонёк в темноте... Огонёк в одиноче­стве... Дьяволу отданная... Умереть бы — запрещено... Надо идти и умирать, если дал согласие жить.

Все смотрели на него с ужасом.

— Царство фарисеев... Гробы скрытые, над которы­ми люди ходят и не ведают того... Горе вам, что убиваете посланников... Горе вам, лицемерам... И вам, законни­кам, горе, что налагаете на людей бремена неудобоносимые... Горе вам, что строите усыпальницы пророкам, которых избили отцы ваши.

Лицо у него было таким безнадежным, что Магда­лина вскрикнула:

— Брось... Страшно!

Только тут Юрась словно очнулся. Глядя в землю, глухо вымолвил:

— Простите. Никто из вас не знает, как это тяже­ло, если тебя не понимает никто. Тут и помешаться не­долго. — И добавил с мрачной улыбкой: — Завтра пойду и повешу генерального комиссария. Либо изловчусь и... всю святую церковь. Мне можно. Я теперь — как сума­сшедший. Святой... как его там... Голиаф с медведями на безлюдном острове.

— Брось, милый, — впервые посочувствовала Маг­далина. — Как ты жить будешь?

— А, как живу. Молчи, Магдя.

— Ну хорошо, ну есть злые пастыри злые законники.

И тут внезапно Христос взвился.

— Есть?! Ты добрых среди них поищи! Где они? Смрад сплошной все дела их! Запугали, загадили... Вы тут сидели, а я надписи на памятниках читал! Я их до смерти не забуду! Нету прощения земле, где даже о покойниках так пишут, о тех, про кого врать нельзя... И писали, и хвостом виляли. И всё равно кем-то уничтожена деревня. Кладбище!

Он не знал, что деревню вправду уничтожили за «ересь и непокорность», а место предали проклятию, что ограбили даже могилы, что даже на кладбище разбили все обыкновенные плиты. Но он и знал это. Подсознательной уверенностью души. И рука его тыкала в памятники.

— Во-он. Так на дух человеческий замахнулись, но перед ними и в смерти боятся, кролики.

Он стал на могилу и прочитал:

— «Ради Бога великого ожидаю... Жизнь прослав­лению его отдав, не писал я канонами неутверждённых, неподобающих икон».

Теперь он с яростью толкал ногою другую плиту.

— «Не был я арианином, ни богомилом, ни в про­чей никакой ереси не был. Сплю спокойно».

Он пнул ногою истлевший крест.

— Вон, дети постарались: «Папа, всегда ты был с истинным Богом, верил в него, милосердного, покорным был наместникам его и власти, а ересь ненавидел чистой душою своей. Спи спокойно».

И Христос оскалил зубы, как вурдалак:

— Он спит спокойно. А вот под какой сожжённой хатой, под которой из них, в каком пепле спят ваши косточки? Да что же это за быдло! Да сколько же умным людям учить вас, чтобы были вы не червями, а людьми? — школяр затряс кулаками в воздухе. — Законники, говоришь? Паны? Тысяченачальники плохие? Брешешь! Не они во­няют! Дело воняет! Дело их во вред человеку и земле! Не человек виновен — выводок! «Род лукавый и прелюбодейный! Слепые вожди слепых! Дерево по плодам узнают. Как же они могут говорить доброе, будучи злы!»

— Тихо! — спохватился внезапно Фома. — Слышите?

Воцарилось молчание. Всех поразили не столько слова шляхтича, сколько его вид, настороженный, весь словно наапряжённый, со скрытой тревогой в глазах.

— Тихо... Слышите?

Костёр почти догорел. Тьма надвигалась на малень­кую ложбинку. И в этой тьме, где-то внизу, в лесу, на под­ступах к большой ложбине, они услышали какой-то стран­ный тревожный шелест, какие-то ритмичные тихие звуки.

— Идут, — прошептал Тумаш.

И действительно, это было похоже на приглушённые, скользящие шаги десятков маленьких ног, среди которых иногда выделялись тяжёлые, словно шло большое живот­ное. Приближалось будто бы что-то многоногое, и оно то грузно ступало по земле и мху, то прыгало, то громко на­ступало на корни. Тихий клёкот, словно от клюва аиста, иногда звучал во мраке, какие-то угрожающие вздохи.

— Кто это? — спросил Сымон. — Или что это?

— Тихо, — попросил Тумаш.

Глухой, будто из-под земли, раздался вдруг какой-то призыв — а может, моление? — и утих. Опять повто­рился... И неожиданно в ответ на него прозвучал неслы­ханной силы голос, от которого у невольных свидетелей побежал по спинам мороз.

— Кто там зовёт меня? — бился в большой ложби­не голос.

— А-о-о-о-оу-у-у! — пропели из тьмы голоса.

— Кто не боится проклятого Богом и слугами его места?

— Слабые, — простонал чей-то ответный голос.

— Почему слабые не боятся земли, от которой от­ступился Бог? — лязгал металлом чудовищный голос.

— Ибо отрекаются. Ибо хотят быть могуществен­ными.

— Кто живёт на пустой земле?

— Никто.

— Кто господствует над ней?

— Ты.