Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Всё быстрее и быстрее, в неудержимом хороводе между огней и вокруг главного, наклонённые вперёд, по­рывистые. Возгласы, крики, опьянение.

Ритм стал невыносим. Летели развеянные в неукро­щённом полёте волосы, мелькали ноги, руки, закину­тые лица. Кое-где, не выдержав экстаза, бега, яростного стремления, начинали падать люди. Но в вихре, в винно­-красном свете, в ярости и безумстве, в криках мчалось не­способное остановиться человеческое колесо.

Словно взнесённые адским ветром, словно действи­тельно в вечном Дантовом хороводе, в ежеминутной кон­чине и во взлёте и как будто в воздухе, не чувствуя ногами земли, мчались они.

Вихрь ураган, ветер самих веков на лице. Забытьё разума и самого себя. Ад, вечное пламя, яростный веч­ный полёт самой жизни.

Глава XXVII

ЯЗЫЧЕСКИЙ АРКАН

У каждой вещи есть две стороны. Ненужным обрывком пергамента можно растопить камин, а можно и написать на нём индульгенцию, продать и купить за те деньги дом с камином. На вертеле можно жа­рить кур, а можно и устремить его в печень торговцу индульгенциями. У каждой вещи есть две стороны, но видит их искушенный и знающий, остальные же смотрят, как совы на солнце.

Средневековый аноним

Стоя лицом к солнцу, мой друг, мочиться негоже.

Гесиод

Никогда ещё до сих пор не были они так близко до цели своих поисков, как в этот день. От местечка, в кото­рое пришли они на ярмарку, было до монастыря не боль­ше дня упорной, с летнего восхода до заката, ходьбы. Но знала, что они идут в этом направлении, одна Магдалина. И она одновременно радовалась, что скоро закончится её путь, что она искупит свой грех, и непонятно печалилась.

Падали на толпу звуки храмового колокола. Ярмарка была как ярмарка. Меняли, продавали, покупали. Как-то особенно хорошо были слышны после той неимоверной, будто во сне, ночи обычные человеческие голоса, буднич­ные разговоры. Апостолы радостно толкались между лю­дей. Лишь на одном лице, на лице Христа, лежало мучительное, не вчерашнее и не позавчерашнее раздумье.

Звенели макитры. Звенели въедливые женские голоса от мясных лотков. И неподвижно, как идол, стоял среди толпы богато одетый крымчак с саблей. Чалма вокруг полукруглого, с шипом, шелома, насурьмленные брови, зоркий взгляд презрительных холодных глаз. Молодое ещё, красивое, горбоносое лицо. Кафтан стоит лубом, очевидно, от поддетой кольчуги. Неизмеримо широкие в штанинах аксамитные шаровары не гнутся. На ногах потёртые от стремян сафьяновые чёботы. Стоит, словно ничего его не волнует.

На самом деле крымчак слушал. Так сидит на кургане по-царски неподвижный хищный сапсан, не шевельнётся и словно спит, а сам слышит подземное визжание землеройки у подножья.

Говорили два мужика. Один молоденький, прозрачно-красивый, с овальным иконописным лицом, округ­лым подбородком и некоротким носом («Якши, — ска­зал про себя крымчак. - Для Персии наилучший был бы товар»), второй — пожилой, но сильный ещё, с хитрыми глазами, тонким крючковатым носом и седыми, даже снежными, усами.

— Городенец один приезжал, — глазёнки молодого были полны наивным удивлением перед чудесами Бо­жьего мира, — так он говорил: Христос вышел из города. И вот будто бы это как раз они вон ходят по рынку. Ве-ели-кого могущества люди.

— По рылу непохоже что-то, — не согласился седо­усый. — Мазурики, по-моему.

Татарин осмотрел глазами апостолов, пожал пле­чами. Пошёл через толпу к храму. Люди расступились, увидев страшненького.

— Бар-раны, — сквозь зубы процедил крымчак.

Он шёл независимо, зная, что закон местных горо­дов — за всех чужеземцев и не даст их в обиду. Шёл и играл концом аркана, привязанного к кушаку.

Как хозяин, поднялся по ступеням, вошёл в при­твор, устремился было далее, в сам храм. Кустод стал у него на пути.

— Нельзя.

И сразу независимость словно куда-то исчезла. Тата­рин льстиво приложил руку к сердцу и склонился, отста­вив широкую, расплющенную вечной скачкой, тяжёлую задницу.

— Из дверей посмотрю, бачка, — елейно улыб­нулся крымчак. — Входить мне сюда скоро. Зопсем скоро-быстро.

— Оглашенный, что ли?

— Оглы-лашенный.

— Ну, смотри, — с сытой снисходительностью согласился кустод. — Это ты правильно. Вера наша настоящая, правдивая.

Крымчак начал присматриваться к правдивой вере.

«Возле входа толпятся с блюдами, на которых деньги, со свечами, с иконками, чётками.

Всюду красиво и хорошо пахнет, но на стенах, супротивно аллаху, подобие людей. Сколько же это душ отобрали они этим у живых?! Нечистые!

А вон кто-то опорожняет ведёрную кружку».

Узкие глаза осматривали золотые и серебряные раки, ризы, оклады икон, тяжёлые серебряные светильники. По­том хищно переползли на статуи. В парче, серебре и золо­те, в драгоценных каменьях. Со всех, словно водопад, льёт­ся золото. Золотые сердца, руки, ноги, головы, детородные члены, туловища, маленькие статуэтки животных — коров, лошадей, свиней... Улыбка пробежала по лицу:

— Бульбд добыре, бачка... Сюда сыкоро приходить буду.