Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Мы вырвали его из самого большого Евангелия, когда брали жертву. И каждый оставил на нём каплю крови. Вот.

Он поднял большой палец левой руки. И за ним начали сям и там подниматься руки с отставленными пальцами. Десять... тридцать... сто... ещё и ещё.

— Он красный, — провозгласил мужчина. — Кровь вызывает кровь. Злоба не рождает доброты, а гнев и злобу. Напрасно стараются.

Рогатый поднял на копьё пергамент и поджег его

— Гори, — хрипло произнёс он. — Пепел — вместе. Кровь — вместе. Гнев — вместе.

Все молча смотрели, как кожа коробилась в огне.

— Клянись, — предложил рогатый, когда пепел осыпался на землю.

— Клянусь за всех, — чеканил слова мужчина. — Клянусь в этом выжженном месте, клянусь на пепле по­хищенных и похороненных, что мы отдаём свою душу, помыслы, всех себя и детей наших тебе, Чернобог. На­учи нас быть стойкими, как ты, научи нас побеждать, как ты, научи нас не стонать даже тогда, когда вся кровь в наших жилах начнёт гореть от их железа, как сгоре­ли эти капли. Именем твоим отрекаемся от Бессильно­го, его городов и даже Небесного Града, в которых, как и в сердце слуг его, как и в их городах, нету ни сожале­ния, ни пощады, в которых нету ничего святого, ниче­го человеческого. Он не дал нам ни капли света, ни ис­кры надежды. Потому реки нашей крови, огонь нашей лютости мы отдадим, чтобы помочь тебе свергнуть его, Чернобог. Верь нам. Мы с тобою до конца и, в знак это­го, приносим тебе жертву.

Толпа немного отошла от огня. Плечи Христа дрожали.

— Что с тобой? — шёпотом спросил Иуда.

— Какое достоинство! Какое бедное быдло! Какое мужество! Какой мрак!

Перед огневым крестом лежал на плоском камне кто-то, укрытый грубой холстиной.

— Откройте, — попросил рогатый. Развяжите ему хлебало.

Кто-то дёрнул с лежащего покрывало. И тут Хри­стос закрыл ладонями рот, чтобы невольно не крикнуть.

На камне лежал генеральный комиссарий доказательной инквизиции Большая грузная туша.

Когда у него снова вытащили изо рта кляп — отдался тот самый, что и раньше, животный крик.

— Судил и судим будешь, — объяснил Рогатый. — Говори, что хотел еще сказать, иначе будет поздно.

— Отпустите, — с клокотанием в глотке сказал тот. — Видите, вы есть. Значит, нельзя сказать, что мы ведём войну с безвинными. Повсюду война за души, и в этой войне я — солдат. Пленных не убивают.

Белокурые волосы того, который присягал за всех, спутанными копнами падали на яростные глаза. Лицо запало в щеках. Губы побледнели так, что почти не отличались от цвета всего лица.

— Значит, и еретики — пленные солдаты? — Глаза его остекленели. — А что делают с ними? А уничтоженные деревни и города? А разорённые страны без людей? В чём виновны были перед тобою и Богом те, сожжённые сегодня? Тот старик с курочкой? Нас не было. Это ты нас выдумал. Ты жестокостью сотвори нас. Кто пошёл бы сюда, если бы не толкнул ты и твои братья в убийстве? Может, я? По доносу хватал безвинных, насиловал женщин, истязал и жёг — и ты солдат? Не было бы тебя — не было бы и дьявола. За жесто­кость — жестокость... Готовься. Мы дадим тебе скорую смерть. Не как ты.

И тогда, поняв, глава доказательной инквизиции вновь неистово закричал. Брат сожжённого приставил ему нож к сердцу и налёг на рукоятку.

— Не хо-чу! — крик захлебнулся в каком-то бульканье, умолк.

Человек выдернул нож, исступлённо посмотрел на всех.

— Б-берите эту пад-даль.

Он стоял, качаясь, и внезапно упал, словно ему ударили под коленки. Его отнесли. Народ стоял в суровом молчании. Тихо-тихо. Угрожающе тихо. И тогда рогатый подошёл к подгоревшему кресту и одним ударом ноги свалил его на труп. Взлетел ураган искр.

— Жри... Чтобы ещё из одного бандита не сделали святого.

Ковёр углей засыпал лежащего. Вскинулось пламя. На него набросали ещё сушняка. Вокруг были суровые, почти безнадежные, медяные лица с резкими чёрными тенями.

И тут за спинами людей, где-то в темноте, начали медленно бить барабаны, реветь дуды, вздыхать бубны. Запели смыки.

Полилась медленная музыка. Ритм её всё учащался. В нём было что-то угрожающее, дьявольское и, однако, полное жизни, страстное.

Вспыхнули вдруг ещё два костра... Ещё. Вместе с возрастанием языков огня ускорялся темп звуков.

В этом ритме было что-то такое заразительное, что даже Христос с большим трудом подавил невольные движения своих ног и заставил себя сидеть неподвижно.

Всё меньше делались паузы, всё больше прибавля­лось мерцающего света. Нагие люди начали медленно покачиваться. Толпа, заколдованная всем этим, словно забыла о жизни, о том, что ожидало в хатах из навоза, пришла в движение.

Руки искали другие руки, сплетались. Ноги начали сна­чала медленно, а потом быстрее и быстрее попирать землю.

Ещё огни... Ещё... Всё более нестерпимой и дья­вольской делалась музыка и удары барабанов. Бубны зва­ли, увлекали, вели.

И вот потянулась между костров человеческая цепь. Впереди тащили за большущие рога козлов, и густой козлиный мех мешался с краснотой человеческой кожи.

Дуды... Трубы... Стремление... Полёт.