Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Всего через два дня этот самый грохот нестерпимо рассыпался над домами и улицами Городни. Нестерпимо, хотя тут его извергали всего два барабана и с десяток бубнов в руках стражи.

Звук был нестерпим, потому что большая, мёртвая тишина стояла на заполненных народом улицах города.

Шли посланцы от крымчаков, а это означало, что и сама орда где-то тут и уже льётся кровь, лязгают, бряцают мечи, свистят арканы и вопль стоит в воздухе.

С ужасом смотрели на чужаков дети, с беспредель­ным отвращением женщины, с гневом — ибо кто же их когда-нибудь звал на Белую Русь — мужики и мещане.

Правда, татар заставили спешиться ещё на Малой Скидельской, но им оставили всё, даже бубны. И вот по­бедные, варварские звуки чужой музыки, той которую пограничные люди слышали во сне даже ночью, оглашали Росстань, потом Старую улицу, потом Старый рынок. Никто не предупредил о появлении крымчаков ни раду, ни даже духовный суд, как раз сидевший в дворцовой церкви, в первом восточном нефе замка. Татарин прика­зал тысячнику Корниле не тянуть часами и днями, если не хочет, чтобы его тысяча встретилась с тьмою, а сразу вести его «к властелинам». Иначе будет хуже. Каждая ми­нута — лишнее сожжённое село.

И Корнила решил вести мурзу на свою ответствен­ность.

Ударяли, грохотали бубны. И шёл с развальцей впе­реди своей дикой обликом стражи посыльный татарин. Ноги в сапогах с загнутыми носами уверенно попирали землю. Одна рука — на эфесе, вторая — баранкой на ту­гих витках аркана. Голова закинута, глаза смотрят сверху вниз. И нагло, высокомерно усмехается рот.

Лишь однажды выдержка изменила ему. Увидел зо­лотые кисти рук и длиннющие усы Тихона, и они так по­разили его, что он засмеялся и ухватился за них, словно ребенок за игрушку.

— Хор-роший баран. Мой будышь!

Друзья бросились было на крымчака. Гиав развернулся, чтобы ударить. Вестун поднял молот. Но тут замковая стража, сопровождавшая посланцев, выставила копья и гизавры.

— Вы что, хамы? — спросил тысячник. — Посла?!

...А знаменитый городенский синклит сидел между тем в северном притворе дворцовой церкви и ничего не знал о неожиданной «радости», которую готовила ему судьба.

Перед почтенными и благородными рясниками стоял гонец, запыленный до того, что казалось, словно он всю жизнь до сих пор прожил на мельнице. И вот его вы­тащили оттуда и, кое-как почистив (недоставало време­ни), послали с поручением.

— Надо похвалить вашу службу, — очень тихо обра­тился Лотр к Флориану Босяцкому. — И как ваши голуби?

— Прилетели, — мрачно ответил проиезуит.

— Интересно, — продолжал Лотр. — Интересно было бы знать, почему вы посчитали лучше ввести нас в обман насчёт того, что всё хорошо, оставив при себе ве­сти о событиях в Новагродке, о попытке помешать святой службе, о том, что исчез генеральный комиссарий и что в исчезновении этом, возможно, тоже виновны они? Наконец, о последних событиях... Это была ваша идея с голубями?.. Вы что-нибудь употребили?

— Употребил, — мрачно сказал мних-капеллан.

— Интересно было бы знать, что?

— Я употребил этих голубей. Жареных в масле. Помните? Вы ещё помогли мне их употребить. Было вкусно. Moгy также напомнить, что была среда.

Кардинал поперхнулся.

— Пожалуйста, — почти беззвучно попросил он, — молчите.

— Отчего мне молчать, если не молчите вы?

— Но ведь...

Лицо капеллана обтянулось кожей. Беспощадно и жестоко он бросил:

— Голуби возвратились без записок.

— Может...

— Все три голубя возвратились без записок, — по­вторил мних.

— Магдалина? — поднял Лотр недоуменные глаза.

— А вот это уж была ваша идея, — свалил вину на кардинала доминиканец. — Я только высказал мнение «а может». И тут вы ухватились за него, как клирик за бутылку, как папа Александр VI за собственную дочь, как пьяный за плетень...

— Хватит, — прервал Лотр. — Давайте действовать.

Флориан Босяцкий кашлянул и ласково обратился к гонцу:

— Так что ж это ты нам такое сказал? Как это торговцев разогнал?! Как позволили?

И тут сунул свой нос Рыгор Городенский, в миру Гиляр Болванович.

— Сами говорили: «мошенник», «безопасен».

— Был безопасен, — возразил мних. — Был.

— Говоришь чёрт знает что, — встрял епископ Комар. — Это что ж будет, если каждый вот так, в храм? Рассуждать надо.

— «Мерзость пред Господом — человек рассуди­тельный», — как всегда, ни к селу ни к городу подал го­лос войт.

Гонец мучительно боялся принесенных плохих вестей.

— Отцы, — заговорил он, — и это ещё не всё. Ещё якобы заметили татар. Татары идут.

—Замолчи! — вспылил Лотр. — «Яко-обы», «яко­-обы» Татары пришли и пойдут. А тот, кто покушается на народные святыни, это тебе не татары?

Шевельнулся в тёмном углу бургомистр Юстин. От­крыл глаза. Хотел было сказать, но только зло подумал: «Ясно, почему вы так. Вас даже в рабы не возьмут из-за полной неспособности, лодыри. Так вам что?!»

И вновь под скобкою волос погасли угли его глаз.

— Ты понимаешь, на какие основы он посягнул?! — побагровел Лотр.