Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Из всех рясофорных — изумление! — один дьякон Несвижской деревянной Софии, закрывающей свижскую знаменитую ярмарку, церкви деревянной не то по бедности, а по смирению своему, оказался человеком. Пытали. Пачкали мёдом и сажали на солнце, где мухи и осы. Душили между досками. Жгли. Щепки забивали под ногти. Но он, мучение смертное приняв от поганых, ни тайника казённого, ни входа в ходы подземные и пещеры, где прятались люди, не показал. И тогда привязали его к диким коням и пустили в поле.

А людей в пещерах сидело, может, тысяча. А имя того дьякона было Автроп».

Пылали деревни, пылали города. Рушились в огне деревянные башни крепостей. С гиканьем, под гул бубнов мчались всадники. Реяли бунчуки. Ужасаю­щим, страшным облаком стояла пыль. Рыдали вер­блюды и ослы.

Гнали на арканах полунагих людей, женщин с синяками на груди. Запрещали снимать с пленных лишь кресты. Так как один, когда сорвали с него, стащил крымчака с седла и ударил кандалами по голове, и тогда Марло­ра — хан — вспомнил завет и запретил. А ударившему вогнали в живот стрелу и бросили.

И всех метили. Подносили ко лбу клеймо, стучали по нему, и оставался на лбу кровавый татарский знак.

Грабили, луп тащили. С воплями мчались орды. А впереди них, болтая цепью, бежал боевой слон.

Пожары... Пожары... Пожары... Тянулись арбы и фуры с данью, тащились рабы.

А в городе городов продолжались богослужения, продолжались молебны. В Доминиканском костеле... В костёле францисканцев... В простой, белой изнутри, Коложе.

И одни у доминиканцев говорили:

— А Я говорю вам: любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас.

А другие говорили в Коложе:

— Ибо Он повелевает солнцу своему восходить над злыми и добрыми... Недостойны те, кто деяниями своими подменяет волю его.

И летели в кровавом дыму всадники из Апокалипсиса.

Лишь через несколько дней получили они первый и последний отпор. Вырвались из кустарника на безграничную известняковую пустошь, покрытую редко пятна­ми, шуршащей травою, подняли копытами тучу едкой белой пыли и остановили коней, поражённые.

Далеко-далеко, белые на белом, появились растяну­тые в редкую цепь точки.

...Небольшое войско стояло на пути орды. Люди того, который тогда плюнул в храме. Их было очень мало, но лица, в предчувствии конца, были суровы.

Все пешие, в латах и кольчугах, с обычными и дву­ручными мечами в руках, с овальными щитами, в кото­рые были вписаны шестиконечные кресты, в белых пла­щах, они стояли на белёсой известняковой земле, под горячим последним солнцем. Белые на белом.

Весь окоём перед ними шевелился. И тогда кто-то за­пел древнюю «Богородицу». Страстным и грубым голосом:

Под твою милость...

Под твою милость прибегаем, Богородице Дево,

Молений наших не презри в скорбех,

И от бед избави нас,

Едина чистая и благословенная.

Печальные, прозрачные голоса подхватили её, по­несли:

На твердыню твою мы уповаем, Богородице Дево.

Плыл над ними, над пустошью страстный хорал. Словно на мечах, поднятых вверх. Тянулась по пустырю длинная цепь.

Впереди, сильно оторвавшись, шли военачальники в белых плащах.

Яко имя твоё!

Яко слава твоя!

В последней мужественной и безнадежной тоске взлетали голоса. А глаза видели, как вырвался вперёд слон, страшная, будто преисподняя живая гора, как полетела конница.

О всепетая...

О всепетая Матерь,

Родившая всех святых святейшее Слово.

Нынешнее наше приемши приношение,

От вся-акия избави напасти всех

И будущие изми муки тебе вопиющих.

Аллилуйя.

Аллилуйя!

Аллилуйя!!!

Слон ворвался в ряды. Со свистом разрезала воз­дух цепь.

...........................................................................

Через час всё было закончено.

Последние звуки хорала умолкли. В окружении бурых, жёлтых и серых тел лежали на белёсой земле, на редком вереске белые тела.

Только в одном месте группировалась толпа конных и пеших крымчаков. В их полукруге трубил, как струны, напрягая верёвки, взбесившийся слон.

А перед ним, так же распятый верёвками, лежал глава осуждённого заслона. Две кровавые полосы рас­плывались по белой ткани плаща. Одна нога была не­естественно, как не бывает, подвёрнута. Пепельные волосы в белой пыли и крови.

Сжат одержимый рот. В серых глазах обреченность, потерянность и спокойствие. Он совсем не хотел смотреть. И всё же видел, как высится над ним, как переступает на месте, грузно танцует слон, как косят его налитые кровью глазки. Он не боялся его теперь.