Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Оно, пане... из согнанных я. Перевели с земли наши магнаты всех нас, бедолаг, в загоновую шляхту. Оно можно бы и жить, да только нобиль наш oбратил внимание на мою дочку... Приёмную. Друг покойника... Я, признаться, и женат не был... Жалко стало сироту. Пошёл безземельным с нею. А её и задумай отобрать, — голос у человека был слаб, он будто бы мяукал. — Оно... могущественные люди, что скажешь? Но и на могущественных есть Бог... Есть!.. Она того не вынесла. Просился я, чтобы мне хоть усы мои для позора вырвали, да не тро­гали дитя... Не вынесла... Чтобы позора не было — по­весилась... Неужто она преисподней душу свою отдала, чтобы чести не потерять? Не может быть такого жестокосердечия. Что может бессильный?.. Вот и хожу десять лет уж. Бог смерти не даёт... То курочку было носил с собою. Где навоз на дороге или зерно кто-то рассыпал — выпу­щу, поклюёт. А она мне порой — яичко. Да от старости неловкой стала. Убил её копытом магнатскии конь... Беленькая, так она кровью и облилась... Кое-где и я, как она, поклюю. Да вот вчера пришёл сюда да в корчме мо­лока немного купил. Давно не пил молока, а тут...

— Достаточно, — прервал комиссарий. — Оговорил тебя тот самый человек.

— Да в чём, отче? Мне и умереть давно надо, и в тюрьме мне лучше будет, сытее, да и всё равно. Но ведь правду тому человеку почитать надобно. В чём?

— Ты перевоплощённый чёрный кот, принадлежавший ранее местному костёльному органисту.

— Сроду не был котом... Вы мне, может, объясните?

— Сначала ты объясни и докажи, что это не так.

Легла пауза.

— Видишь, не можешь. А мы докажем. Мы всё зна­ем, и ты нам про курочек не бреши. Ты посмотри на свою Богу мерзкую рожу.

Лицо у человека было действительно похоже на лицо старого горемычного кота. Маленькое круглое личико, зеленоватые голодные глазки, вытертые короткие волосы на голове — чёрные, в проседь, усы — редкие, пробуют торчать.

— Ты на себя посмотри. Усы редкие, вон какие — раз.

— Раз, — повторил пан Котский.

— Фамилия — два.

— Каюсь, два.

— Ты появился, а в тот самый день кот исчез — три.

— Не знаю я этого. Зачем мне кот? Я и сам вечно голоден.

— Арестовали тебя, когда пил в корчме молоко, — четыре.

— Пил. Хотел молочка.

— Видишь? А какой хороший христианин с того времени, как первая корчма появилась, пил в корчме молокo?! А?!. Перевоплотился волей сатаны.

— Да я... Что же мне делать, отче?

— Перевоплощайся назад, ибо вред принёс ты орга­нисту. Лови мышей.

— Сроду я мышей не ловил, — жалобно улыбнулся человечек. — Не могу.

— Упрямится, — сказал комиссарий. — В ошибочных мыслях неисправим. Отвести к тем.

Старик опустил голову. И вдруг Христос сам почув­ствовал, как тяжело, со свистом, он дышит, почувствовал теплоту нагретой рукояти корда. Он осмотрелся, словно обморок только что оставил его.

Они оторвались от всех. Рядом с ним стоял пузатый Фома, сжимая саблю. Рядом с Фомою — иудей, Илияш, ещё пара апостолов. А напротив них стояло несколько десятков латников с копьями и мечами. Маленькая толпа медленно исчезла перед глазами Христа. Он шумно вздохнул.

— Ничего не сможем, — тихо произнёс он. — Ровно ничего. Отойдём, Тумаш. Помолись ты свое­му Богу, Иуда, а ты, Фома, своему. Может, мы вымо­лим проклятия на их головы и на всю эту паскудную жизнь.

Они отошли на старое место, чувствуя, что они — как побитые псы. Комиссарий, видимо, заметил их де­марш и сказал громко:

— Напоминаю жителям, что при попытке освобождения еретиков деревню сожгут, а жителей отдадут святой службе... Следующий!

Подвели бабу. Не связанную. Стояла она независимо. Комиссарий, по-видимому, спешил закончить суд.

— Обвиняют тебя, что отбирала у коров молоко, воровала тёплые закаты и насылала красные, пророчествующие ранние зазимки.

— Иди ты знаешь куда, поп, — возмутилась баба. — Если я и виновна в чём, так разве в том, что репа моя крупнее, чем у жены оговорщика, святой курвы Теодоры.

У Христа потемнело в глазах.

— Стоимость крупной репы, — сказал он.

— Дьявольской силой, — комиссарий держался за эти слова, как пьяный за забор. — Ясно. Отведите... Следующий.

Следующий, молодой человек, был настолько из­мождён пытками, что едва шёл. Монахи попробовали было поддержать его под руки — он брезгливо оттол­кнул их.

— Убийство клирика, — напомнил комиссарию писец. — Жена очень верующая.

— За что убил? — спросил комиссарий.

— Дело не твоё, козёл, — ответил подсудимый.

— Т-так, — продолжил комиссарий, видимо, по­считав, что в этом случае надо дать какие-то объясне­ния. — А между тем существует закон, принятый ещё при понтификате Стефана Восьмого, запрещающий таким мужелапам, как ты, сразу хвататься за пест или цеп. — Он поднял палец. — Знай! «Миряне не имеют права никогда обвинять священников, даже если поймают их со своими жёнами или дочерьми. Верующий должны в таких случаях думать, что клирик пожелал дать их близким благословение в более тёплых, сердеч­но-дружеских и интимных обстоятельствах...» Н-ну? Что скажешь ты теперь?

Лицо молодого мужчины было бледным.