Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Чушь! — белыми каменными устами говорил Христос. — Побоятся. Не кричать ведь им, что напились как свиньи. Молчать будут.

Ошибочно зашли в какой-то богатый дом, посчитав плебанией. И там встретили ещё одного трезвого.

Христа с ними не было. Матей начал было брать имущество.

Тумаш осматривался вокруг. Непохоже было на по­повский дом. А, всё равно!

И вдруг...

— Гули-гули-гули.

Стоя в колыбели, оптимистически улыбался бандюгам ребёнок. Розовый, только после сна.

Лица вокруг были в тенях от факелов, заросшие, с кривыми улыбками, каторжные.

— Гули-гули-гули.

Тумаш протянул к малышу страшные, с ушат, ладони.

— Aгy-y, aгy-y, — улыбнулся тот.

— Ах, ты моя гулечка, — расплылся Фома. — Aгy... И пелёнки мокрые.

Он поменял малышу пелёнки.

— Ну, лежи, лежи. Ах, они — быдло! Ах, они — взрослые! Ну-ну-ну, мочиморды... На... На вот коржик.

Малыш радостно уцепился в коржик дёснами.

— Бросай всё, — скомандовал Фома. — Дом богат... Ну и что?... Что-то мне, хлопцы, что-то мне... как-то... Вишь, как смотрит...

И они вышли.

В последнем костёле едва не умерли от ужаса. Тут тоже было поле битвы. Спал возле органа органист. В обнимку лежали на амвоне приходский священник и звонарь. Пономарь свесился с места для проповедей.

Христос как раз взламывал копилку. И внезапно дико, как демон, взревел орган. Затряслись стёкла. От не­ожиданности копилка упала, с лязгом и звоном покати­лись по плитам монеты.

Все вскинулись. Но это просто органист упал буйной головою на клавиатуру.

— Тьфу! — вскрикнул Христос и вытряс деньги в мешок.

Ограбив все храмы, нагружённые богатством, они под покровом темноты покинули город. На всякий слу­чай им надо было оставить между собою и Новагродком побольше дороги. Перекусывали на ходу. Часть награбленного вёз мул. На плечах у апостолов Пилипа из Вифсаиды и Якуба Зеведеева плыл епископский портшез с Магдалиной. Покачивался.

На поворотах дороги меняли своё место звёзды. А она сидела и с тревогой и одновременно с удивитель­ным спокойствием преданности судьбе думала: «Зачем я так сделала? Разве не быдло все люди и разве не всё равно, кому служить? Вот и эти... ограбили. Вправду, богохульники, мошенники, бродяги. Почему же мне не хочется служить против их атамана?»

— Ну, быдло, — высказался внезапно Тумаш. — Ну, отцы душ!

И мрачный голос Христа ответил из мрака:

— Брось. Они всё-таки выше быдла. Может быд­ло истязать других? А унизить себя? А себя продать на торгах?

«Жив, — подумала она. — Просто он жив. И грабит, и всё... а жив. А те и грабят, и слова говорят, а мертвы. Торговцы, дрянь, золотом залиты, насильники, мясники, палачи моего тела — мертвы они, вот и всё. А этот смотрит на меня, как на дерево, а жив. Там, где мертве­цы смотрят на меня, как на дерево, он — как на живую. И в единственном случае, когда они смотрели, как на жи­вую, он, как на дерево. Ну и схватят. Конечно, с тобою не только в небо не попадёшь, с плутом и мазуриком, а и на земле долго не походишь, в земной ад попадёшь... Пускай так. Не хочу бояться. Никогда больше тебя не предам. Искуплю грех, да может, и вернусь к Ратме... Не хочется возвращаться к Ратме, хотя и ласков он, и лю­бит, и трогательный до умиления. А, всё равно!.. Вот до­рога — и всё».

В дрёме она смотрела, как плывут звезды, слушала, как кричит коростель, видела, как движется на фоне звёзд фигура Христа, одетая в грязно-белый хитон.

Глава XXIII

СТАРАЯ ЛЮБОВЬ

И кажется всё, что сад там цветёт,

А там и валежника нет.

Гэльская песня

Недели и недели они изнемогали от поисков. Нигде никто не давал им ответа. Даже слухов больше не было. И хотя нужды они после новагродского грабежа не ис­пытывали — души их были опустошены. Напрасно ис­кали они дерево, возле которого могли бы обвить свою жизнь. Шли налегке, так как большую часть денег успели закопать на будущее, но в душах их жили тяжесть и разуверение.

Однажды подходили они к небольшой деревеньке в стороне от дороги. Бил колокол деревянного костёла. Тянулись клубами над паровым полем белые облака.

— Знаешь, что за деревня? — спросил Христос у Иуды. — Тут живёт девка — теперь-то она баба, — ко­торую я когда-то любил.

— Когда это?

Христос улыбнулся:

— В прежнее своё короткое явление. Когда сошел посмотреть, что тут и как.

— И правда, что шалбер, — сказал Иуда. — Недаром ищут.

— Ну-ну, я шучу. Когда школяром был.

— Хочешь посмотреть? — спросил Иуда, увидев невыносимую тоску и ожидание чего-то в глазах Христа.

— Надо ли? Продала она меня. Продала Анея. Могла ведь хоть как-нибудь известить, если бы хотела. Не везёт мне... А раньше везло.

— А тянет тебя?

Христос молчал.

— Ступай, — почти грубо предложил иудей. — Мы тебя на площади подождём.

И все они свернули с тракта к деревне.

...Христос пошёл по гуменникам. С мирской площади летел какой-то шум, а ему не хотелось сейчас видеть людей.

Сандалии соскальзывали с межи. Двузубые семена череды цеплялись за хитон. Пахло землей, нагретыми кустами чёрной смородины.