Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Игуменья, однако, не спешила: она услыхала, что за вратами, в двух шагах от них, кто-то глухо рыдал.

...Магдалина, до крови разбив кулаки, распростёрлась на половинке врат, широко раскинув руки, как распятая. Одно отчаяние владело ею. Скажи она обо всём — они ворвались бы сюда несколько часов назад и тогда ничего бы не было. А теперь он в их руках. Чёрт с ними, с остальными, но он в их руках. Она колотилась головою в окованную железом половину, а потом бросила и уже лишь плакала.

— Тс-с! — предупредила игуменья.

Она тихо, как кошка, взбежала истёртыми камен­ными ступенями на забрало. Стена та была втрое выше внешней, с зубцами. Она припала к просвету между ними и увидела человека, который вдруг выпрямился на вершине каменной ограды.

Тогда она поспешно сбежала вниз, зашептала Пархверу:

— Этот, на стене. И женщина тут, возле врат. Сейчас он, наверно, бросится сюда. Проведал.

— Так выпускай...

Скрученная женщина безучастно смотрела в землю. Она сидела на траве. Как только Пархвер оставил ее, она села: не держали ноги. Лицо было словно одеревенелым. Вокруг глаз — синие тени. Игуменья покосилась на неё:

— Ему в руки?

— Чёрт с ним. Обоих и захватят.

— А если нет? А если выкрутится да прискочит сюда?

— Стена!

— Стена из дикого камня. А этот ловкач...

— Отпускай, говорю, — Пархвер был бледен от тревоги.

— Нет, — властно отрубила та. — Надо посмотреть, что и как. Повели в башню. Откроем внешние врата. Схватят — выпустим. А если по-моему, так выпускать не надо. Надо выбираться отсюда. Ходом. Он выводит в овраг. Крымчаки туда не рискнут — чаща. А там всегда поджидают кони.

— Приказания не исполнишь, — разозлился богатырь.

— Лучше не исполню. Лучше самому Лотру отдам — пускай делает, что надобно. Ему лучше знать. Сбыть с рук, и пускай сам разбирается. А если выпустим, если отдадим, да они чудом каким-либо убегут, спрячутся — как тогда? Мне — духовный суд и в лучшем случае каменный мешок до смерти. А уж тебе воздыхальни не миновать. Как укоротят тебя, — она измерила глазами, — дюймов на пять-шесть — чем тогда запоёшь?

Пархвер потер шею. В этот момент снова прозвучал душераздирающий крик:

— Христос!

И хотя Анея ничего не слышала — этот крик словно вернул ей сознание. В глазах мелькнуло живое любопыт­ство. И неожиданно женщина словно взвилась:

— Ю-рась! Христос! Христо-ос!

Пархвер бросился к ней, подхватил на руки, бегом помчался к башне. Игуменья трусила за ним.

— Хрис...

Ладонь Пархвера зажала не только её рот, но и всё лицо.

...Школяр на стене, услышав крик, выпрямился. На минуту глаза сделались дикими.

«Послышалось? — подумал он. — Она?.. Да нет, ни­кто не кричит. Тишина... Послышалось. И как это я ни­чего не забыл?»

Он наконец почувствовал, что силы возвратились, внизу всё ещё метался народ кипела свалка, звучали ис­тошные крики.

Низринутый Иуда, всё ещё с земли, всё ещё пере­жатым голосом бросил:

— Оставляешь нас?

Вместо ответа Юрась побежал по стене. Остановился.

— Ложи-ись! — что есть мочи закричал он. — Кто свои — ложи-сь! Все! Лежи тихо!

Это был такой крик, что его услышали даже среди яростной какофонии драки. Большинство с недораз­умением.

— Ложись!

Люди начали падать лицом на землю. И тогда Хри­стос сильным ударом ноги сбросил вниз одну фигуру святого — большой улей из долбленой липы.

Улей брякнулся вниз, раскололся, словно на пару корыт. Вывалились круглые решета вощины. И одно­временно с разбуженным натужным гулом взвился вверх дымок.

Христос бежал по стене, понимая, что оставаться нельзя: заедят до смерти. Бежал и толчками ноги сбрасывал ульи. Святые медленно клонились, потом клевали носом и, набирая скорость, падали, разбивались. И все гуще и гуще было в воздухе от «дыма», и всё громче звенел, гудел, рассержено гневался воздух.

Он бежал и сбрасывал, бежал и сбрасывал... Катарину... Анну... Николу... с трубкой... Самого себя, деревянного...

Кто-то закричал внизу. Пчёлы нашли врагов. Они не трогали лежавших неподвижно. Они роями броса­лись на тех, кто двигался и тащил и хватал, чьи кони ска­кали в воздухе.

Душераздирающий вопль. Кто-то отпустил пленни­цу, замахал, словно мельница, руками. Взвыл Тумаш — попало и ему. Это полезнее, нежели идти на аркане... Ещё удар ногою. Сделал свечу один конь, второй, третий. Они начали бешено бросаться, ржать, сбились в полное ужаса стадо.

Взлетали и взлетали чёрные, как туча, рои. Татары начали бросать пленных, отмахиваться, вертеться. Юрась увидел, что головы у некоторых уже напоминают подвижный живой шар.

Освободившиеся бросились к прудам, начали с маху прыгать в них, нырять.

Снизу летел уже не гам, а рычание. Один, второй, третий грохнулся оземь с взбешённого коня, опрокинувшегося на спину, чтобы избавиться от укусов.

Всадники уже выли.

Христос, оскалившись, тряс вздетыми руками в воздухе:

— Сладкого захотелось! Ну-ка, медку! Не любишь, сердечко?

Поняв, что всё окончено, всадники начали отрываться от отряда. Скоро вся свора яростно скакала прочь и тащила за собою пчелиную вуаль. Она вилась, налетала туманными струями, гудела, отлетала и нападала вновь.