Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Шёл крестный ход. Плыли православные хоругви и католические статуи. В трогательном единстве. Будто бы никогда не было и даже не могло быть иначе.

— Ах ты, упаси, Господи Боже, люди твои! — вы­ругался Турай.

Люди Тихона Вуса, хоть и очень медленно, но отсту­пали перед духовенством. Им нельзя было драться, они сдерживали крестный ход древками копий, но вес шед­ших был неизмеримо большим.

Вестун едва не застонал. Две толпы дрались упрямо: слышалось лязганье камней о латы, с хрустом ломались древки копий, мелькали кулаки. Ругань, крик, проклятия стояли над толпой.

Но побить торговцев пока не удавалось. Они стояли насмерть, зная, что если отступят из Старой на рынок — ремесленники бросятся к лавкам и складам, а самим им придётся сражаться на мосту, а там, как это не раз уже было, будут свергать с высоты в воду, в ров.

Они понимали, что, отступая, можно потерять и товар и жизнь, и поэтому подвигались назад очень медленно.

Всё ближе плыли к месту драки ризы, хоругви, кре­сты, статуи на помостах. И выше всего плыл над толпой убранный в парчу и золото Христос с улыбчивым вос­ковым лицом.

— Примиритесь! — закричал Жаба. — Если недо­стаёт покровительства, падает народ, а при многочислен­ных советчиках...

— Ещё хуже падает, — засмеялся Клеоник.

— ...процветает, благоденствует. Ну, что вам надо? Рай ведь у нас. Помню, выпивали...

Лотр, замычав от позора, очень проворно прикрыл ему ладонью рот.

— Братцы, братия! — воскликнул Болванович. — Я вам! Мир! Что вам в этом хлебе? Не хлебом единым...

С отчаянием заметил Кирик, что драка поутихла. Много кто снял магерки. Руки, только что крошившие всё на своем пути, начали класть кресты.

— Господь Бог сказал: царствие моё не от сего мира. А вы в этом мире хлеб себе ищете.

— Эй, батька, поёшь слишком сладко! — крикнул дударь.

На него рявкнули. Неизвестно, чем это всё могло закончиться, но испортил своё же дело епископ Комар. Насупив грозные брови, он ляпнул:

— А что хлеб? Тьфу он, хлеб!

И, словно воспользовавшись его ошибкой, вдруг страстно завопил Зенон:

— Язычник ты! Поганец! На хлеб плюёшь! А чем Иисус апостолов причащал?

Второй раз за два дня удивился мужику Вестун. Но не только он. Удивились и остальные. Святотатство ска­зал епископ. По-простому задумал поговорить, холера.

Толпа заревела. Палки взлетели над головами. Bрезались друг в друга две массы, смешались, сплелись. Ше­ствие, разубранное в золото, ударилось о живой заслон, начало сверлить его, стремясь стать между дерущимися. Это, однако, не удавалось. Над местом драки стоял запах пота и запах ладана, висела ругань и дикие звуки псалмов, качались — всё вперемешку — кресты, палки, копья.

Сверху всё это сильно напоминало три стрелы, нацеленные остриями одна в одну, крест с отломанное ножкой.

У креста не хватало одной части. Но в самый разгар стычки появилась и она: из Малой Скидельской улицы медленно выходили тринадцать человек в рядне. Тринадцать, покрытых пылью всех бесконечных белорусских до­рог. Таких печальных, таких монотонных, таких ласковых.

— Стой-ойте! Смотри-ите! — закричал кто-то.

Крик был таков, что драка сразу поутихла. Oшеломлённое молчание повисло над толпой. Кирик видел, что все переглядываются, но никто ничего не понимал.

И вдруг — сначала несмело, а потом яростно — раска­тился над гурьбою богатых хохот.

Хлебник показывал пальцем на шествие:

— Взгляни, этот в мешковине...

— Крест несёт, — хохотал рыбник. — И венец. Эй, дядька, лоб поколешь!

Хохот вскоре заразил и бедных мещан.

— Морды у них что-то мятые, — скалил зубы Зенон.

Клеоник держался за живот:

— Нет, вы смотрите, какая у него морда мошенни­ческая. Святой волкодав.

Не смеялся один Лотр. На губах его была брезгли­вость. Даже он не понял, что это мистериане.

— Этого ещё не хватало. Самозванцы.

— Сказано ведь, явятся лжепророки, — пробасил Комар.

Всё ближе подходили к молчаливой гурьбе те три­надцать.

— Сотник, возьми их, — повелел Лотр.

Корнила подал знак страже и медленно двинул­ся навстречу лицедеям. Тронуть человека с крестом всё же не посмел. Протянул руку к грузному Богдану Роскошу.

— Не тронь меня, — налился кровью Богдан. — Я бе­лорусский шляхтич!

Но стража уже бросилась. На глазах у бездеятель­ной толпы закипела яростная, короткая стычка.

— Мы лицедеи! — кричал Братчик, но никто не слы­шал его в общем шуме.

Апостолы сопротивлялись отчаянно. Особенно один, чёрный, как цыган, с чёрными, блестящими глаза­ми. Ставил подножки, толкал — с грохотом валились во­круг него люди в кольчугах. Наконец на него насели впя­тером, прижали к земле. Он извивался в пыли, как угорь, и кусал врагов за икры.

— Вяжи самозванцев! — крикнул Пархвер.

Лишь тут Братчик понял, чем пахнет плен, и начал действовать крестом. Дрался он с удивительной ловкос­тью: можно было смотреть и смотреть. Ни одна из городенских мечных или секирных школ не учила воспитан­ников чему-либо подобному.