Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

Пан писарь поставил на листе последнюю подпись и скрутил его в свиток.

— Ну вот, — объявил Лотр. — Казнь завтра на Зитхальном горбу. Попросту — на Воздыхальнице... Утром, в конце последней ночной стражи. Кто хочет последнее утешение — будет оно. Последнее желание...

— Чтоб вы подохли от чумы, — огрызнулся неис­правимый Богдан.

— ...выполним... Бог с вами. Ступайте, грешные души, и пусть смилостивится над вами Бог и Мария-заступница.

Палач подошёл к Братчику. Багровый капюшон был опущен на лицо.

— Ступай, — почти ласково предложил он.

В этот момент Пархвер стал чутко прислушиваться. Все насторожились. Вскоре даже глуховатые услышали топот. Хлопнула дверь, и в судный зал ввалился Корнила. Закуренный, с подтёками грязного пота на лице, он во­нял диким зверем.

— Ваше преосвященство, — загорланил он, — простите! Не предупредили! Думали — куда им.

— В чём дело?

— Народ! Народ требует Христа!

Стены во дворце были такими толстыми, что снаружи сюда до сих пор не долетел ни один звук.

— Лезут на замок! — кричал Корнила. — Врата выбивают! Грабить будут!

— «Разоряющий отца — сын срамной и бесчест­ный», — высказался Жаба.

— Так разгони их, — нервничал Босяцкий. — Схвати.

Корнила подходил к столу как-то странно, не своими ногами, будто бы с ним что-то произошло.

И только когда он вышел на свет, все увидели причину этого. В заду сотника торчала длинная, богато оперён­ная стрела.

— Нельзя, — прохрипел он. — Думали на стены не пустить — лезут. Стрелы дождём. А в замке стражи трид­цать человек да паюков двадцать. Остальных вы сами за церковной десятиной послали... Палач, вырежи стрелу, побыстрее!.. Она неглубоко.

— Сброда боишься? — покраснел Жаба.

— Этого «сброда»... не менее семи сотен.

Все умолкли. Большая белая собака, которую при­вёл Жаба, понюхала, подойдя, стрелу, поджала хвост и, стараясь не стучать когтями, зашилась в угол.

Как раз в этот момент страшный удар потряс зда­ние. Посыпалась с потолка пыль.

Это был тот самый взрыв в главных вратах, разнес­ший вдребезги решётку и заслон.

Теперь только считанные минуты решали вопрос. Считанные минуты отделяли этих людей от мгновения, когда замок падёт.

Врата пылали вовсю. Кое-где уже обвалилась чешуя и, раскалённая, сияла на плитах, которыми был замoщён низ туннеля. Уже рубились на зубцах, и стена всё больше расцветала огнями факелов. Смельчаки уже грохотали по крышам дворца, а Марко и Тихон Вус в сопровождений двух с факелами (была луна, на самом её сходе, и драться было почти невозможно, ибо можно было убит своих) продирались по забралу к Зофее, чтобы расчис­тить путь друзьям, когда врата упадут.

Нападающих было так много, что серьёзного отпора они, пожалуй, и не видели. Когда последние защитники этой части стены горохом посыпались с неё — толпа, и на стенах, и на площади, подняла галдёж и триумфальный крик.

— Христа! Христа освободим!

Рык был таким, что он долетел даже до судного зала.

— Что делать? — шёпотом спросил Лотр.

Он смотрел на сообщников и понимал, что, кроме Бо­сяцкого, задумавшегося о чем-то, надеяться тут не на кого.

— Что делать, друг Лотр? — медвежьи глазки Болвановича бегали.

Раввуни смотрел на них с иронией.

— Друг, — очень тихо молвил он, — хавер. Такой не хавер, а хазер. Хазер Лотр. И это, скажем прямо, совсем не хавейрим, а хазейрим.

Судьи молчали.

— Что ж делать? — тихо подал голос Комар. — Го­споди Боже, что делать?!

— ....и сбивать груши, — со злорадством шепнул иудей непристойную пословицу. — Ничего, Юрась, нас убьют, но им тоже будет...

Тишина. Только неожиданно улыбнулся Босяцкий. Хотел сказать что-то, но успел только бросить:

— Тихо, господа. Нас в Саламанке учили думать... Ага, вот что...

И тут завопил, внезапно догадавшись, Жаба.

— Боже мой, Господи! — галдежом запричитал он. — Беда будет! Как говорил Исайя: «Оголит Господь темя дочерей Сиона и обнажит Господь срамоту их».

Жёлтое, лисье лицо иезуита искривилось почти приятной улыбкой. Умной и смелой до святотатства.

— Делать ему больше нечего, — ненарушимо про­изнёс Босяцкий. — А что, собственно, кричать?..

Показал белые острые зубы и сквозь них бросил в тишину:

— Они требуют Христа — дайте им Христа.

— Да нету ведь его в наличии! — загорланил Комар. — Нету Христа!

— Правы. Христа нет.

— Так...

— А вам обязательно, чтобы был настоящий?

— Ну, как...

— А эти? — и один из основателей будущего ордена спокойно показал на бродяг.

— Э-эти?! — возмутился Лотр.

— Эти, — спокойно повторил капеллан. — Не хуже других. Скажем, нам валять дурака, с Фомки колпак снимать, не хочется. Вполне естественно сделать из этих ерети­ков союзников и ими укротить быдло. Конечно, придётся простить быдло и простить еретиков. Первых — потому, что они совершали угодное Богу дело. Других — потому, что эти мошенники, они ведь — апостолы.

Все молчали ошеломлённо.

Босяцкий говорил дальше:

— Вы посчитали их появление несчастьем? Наобо­рот, сие свидетельствует о промысле Божьем...

Он обвёл умными холодными глазами друзей. У всех членов синедриона были не то чтобы тонзуры, а прямо-таки довольно большие плеши, и мних усмехнулся: