Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Знаю я: не ешь вишни с попами — камешками забросают. Знаю, как связываться с псами Господа Бога. Я, когда пройдёт во мне надобность, исчезать не соби­раюсь. Бродяга я, вот и всё.

— Сожалею, — произнёс Босяцкий. — Палач, воз­действуй на него милосердным убеждением.

Драться не имело смысла. Как на эшафоте. Потом будут говорить, что робел, что кусался, как крыса.

Палач и трое подручных схватили Братчика, сорвали с него одежду (корд отняли раньше) и привязали к кобыле.

— Какой я после этого апостол? — плюнул шко­ляр. — Видел кто-нибудь из вас задницу святого Павла?

— По упрямству и твёрдости тебе Христом быть, — стыдил Лотр. — А ты вместо того вот-вот с хлёстанной задницей будешь. Или превращайся в Бога, или порка до полусмерти.

— Не хочу быть Богом, — сквозь зубы процедил Братчик.

Он видел злобные и перепуганные лица судей, видел, что даже сообщники смотрят на него неодобрительно, но ему были в высшей степени присущи то упрямство и та твёрдость, которые достойны настоящего человека.

— Вот осёл! Вот онагр! — нервничал Болванович.

Молчание.

— Братец, — с достоинством обратился Богдан. — Я горжусь тобой. Это нам, белорусам, всегда вредило, а мы всё равно... Головы нам за это, выгодное другим, пробивали. Так неужели один раз за себя не можешь поступиться. Достоинство ведь потеряешь. Кобыла всё равно, что голая земля.

— Знать я вас не хочу, — прорычал Юрась. — Знать я этой земли не желаю... Человек я... Не хочу быть Богом.

Босяцкий набожно взвёл глаза вверх:

— Смотри, чтобы судья не отдал тебя... сам знаешь кому, а... сам знаешь кто... не вверг тебя в темницу... «Сказываю тебе: не выйдешь оттуда, пока не отдашь и последней полушки». — И совсем другим, деловым тоном добавил: — Евангелие от Луки, том двенадцатый, главы пятьдесят восемь, пятьдесят девять...

— Гортань их — открытый гроб, — как подшибленную, опустил голову школяр.

Все, даже пророки, хотят жить. И потому, когда по­явилась надежда на жизнь, захотели жить даже сильные.

— Брось, — продолжил Роскош.

— И зачем так мучить людей? — вымолвил Раввуни. — Они ведь из кожи лезут. Ты ведь умный человек, в школе учился.

— Увещатель — увещай, — высказался Комар. — Нет, погоди. Молитва.

Палач со свистом вертел бич. Перед глазами Братчика вдруг закачались маски, клещи, станки, испанские сапоги, тиски. И из этого шабаша долетел размеренный голос. Кардинал читал, сложив ладони:

- Апостола нашего Павла к римлянам послание... «Будьте в мире со всеми людьми... Не мстите за себя... но дайте место гневу Божию. Ибо написано: «Мне отмще­ние, Я воздам, говорит Господь». Итак, если враг твой го­лоден, накорми его; если жаждет, напои его: ибо, делая сие, ты соберёшь ему на голову горящие уголья...».

Горящие уголья полыхали в жаровне. И постепен­но становились алыми в них щипцы. Ожидая всего этого, Братчик готовился ухватить зубами кожу, обтягивающую кобылу. Он смотрел на маски, плети и прочее и внутрен­не весь сжимался....

Они не знали, что он может стерпеть. Не знали, как может владеть собой человеческое существо... Они ниче­го не понимали, эти животные... А он уж столько стер­пел, столько... А, да что там!

Размеренно жундел голос Лотра. Откуда-то долете­ло свежее дуновение.

— Слушай, — шепнул Юстин, — брось пороть чепу­ху. Ты — мужчина. Но ведь после тебя — возьмутся за них.

Юрась не ответил. Почувствовав дуновение, он под­нял глаза и увидел в окне, нарочно пробитом для пыточ­ной, прозрачно-синее небо и в нём звезду. То белая, то си­няя, то радужная — она горела в глубине неба. Далёкая. Недостижимая для всех. Божий фонарь, как говорили эти лемуры, которые сейчас во имя Бога... Что им поль­зы в Божьих фонарях? Вот будут истязать и их. Зачем?

Жалость за них, смешанная с состраданием к себе, овладела им. Зачем? Кто узнает, что тут произошло? Кто узнает, каковы были его, Братчика, последние мысли? По­дохнет. Сгинет. Пойдёт в яму. И своеобразные мысли вместе с ним. Зачем это всё, если всё равно безвозвратно заброшен в жизнь, в ледяное уединение, умирать будешь среди этих людей? Среди них, а не среди других. Это лишь говорят, что «родился», что «пришёл не в свой век». Куда пришёл — там и останешься. А если бы перенёсся в иной — и там дру­гое, и там будешь чужой... Надо быть, как они, как все они, раз уж попал в такую кулагу. Тогда не будет нестерпимого духовного, тогда не будет физического страдания.

Сдаваясь, он поник, забыл обо всём, что думал.

И одновременно у него сам собою поджался голый зад. Как у раба.

— Эй, палач, — внезапно сказал Братчик крайне «обыкновенным» голосом. — Что-то мне тут лежать опротивело. Ноги, понимаешь, отекли. Руки, понимаешь, перетянули, холеры. Ну, чего там из-за мелочей, из-за глупости. Ладно. Апостол так апостол.

— Христом будешь, — уточнил Комар.

— Нет. Апостолом. Ответственности меньше.

— Христом, — с угрозой повторил Лотр.

— Да я ведь недоучка!

— А он, плотник, думаешь, что университет в Саламанке окончил? — улыбнулся доминиканец.

— Да я ведь человек! — торговался школяр.