Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Б-б-боже, в-в-воз-зри на меня. В по-по-порубе сижу... Ть-тьма непросве-тимая, скре-скре-скрежет зубовный.

И начали смотреть в ту сторону Марта и Мариля, которых позвал Бавтромей, и появилась надежда в глазах их.

— Лазарь! Ступай прочь! — возгласил Братчик.

— В-в-в, — ответил Лазарь и, густо-синий, появился из зарослей.

— Господи Боже... — Марта упала в ноги Юрасю.

— Н-н-ну, Б-б-боже, н-навеки я теперь р-раб твой. На крест затащить позови — приду.

И повёл их Лазарь в хату, и выбили они днища из бочек, и зажарили откормленных тельцов, и начали пир силён. И села Мариля у ног Христовых и слушала его. А Марта не села, ибо такую ораву накормить да напоить — это вам не байки слушать.

И всё меньше верил Иисус в то, что девушка из лунного сада похищена кем-то, а всё больше верил, что обманула она его.

А было между тем не так. Было то, что новую монахиню никто никакими средствами не мог заставить жить так, как жили все в Машковском монастыре. На мессы не ходила, в хоре петь отказывалась, высоким гостям и прислуживать не хотела. Тихая и скромная прежде, держала она себя теперь так, словно в неё вселился бес. И наконец игуменья не выдержала, сама пришла к ней в келью и завела последний разговор. Не послушает — пускай пеняет на себя. Сказала, что если овладевали ей дьявольские мысли, так надо поститься, а не то — бичеваться, a не слушать старшее поколение — это уж cовсем никуда не годится.

Анея не смотрела на неё.

— Так что, прислать бич?

— Пришлите его городенским отцам церкви. Он из них немного похоти выпустит. А я ни молиться, ни бичеваться не буду. И вы не делаете — и я не буду.

— У нас дьявольских мыслей нет.

— У кого ж они тогда есть? Говорю: бич оставьте себе.

— Что ж это, пани такая?

— Нельзя поднять руку на плоть Божью. У меня мо­жет быть сын.

— Отку-уда?

— Не знаете, как бывают дети? Странно, мне казалось, что именно вы должны знать это лучше всех... Его сын.

Лицо игуменьи покрылось пятнами.

— Не могу... Не могу, — она вдруг засмеялась. — Так ты думала, что он Бог? Шалбер он, проходимец, школяр, из коллегиума вылетевший. Апостолы его — воры да конокрады. Его под бичами заставили Богом быть. Христо-ос! Да он с воскового Христа в храме за грош портки снимет.

Женщина посмотрела ей в глаза и поняла — правда.

И внезапно зазвучала музыка ночного сада, ше­лест деревьев, звуки поцелуев. И услышала она вновь его слова о том, что он школяр, что «ради его самого», что «а если бы я был другой». И увидела она лунную дым­ку, и небо, и услышала звон далёких колоколов, и пение ангела, говорившего о том, что боязни нет, и другие пес­нопения, в которых гонец с любовью и печалью говорил: «Люблю».

Он не хотел обманывать её. Он говорил обо всём, и лишь она была глуха, была дурёха и ожидала призрака... А призрак был живой. И он шептал ей чудесные слова, никогда поныне не слышанные на земле, взятые с неба... И, стало быть, было всё равно, кто он.

— А призрак был живой, — тихо молвила она, и глаза её с ненавистью взглянули на игуменью.

Та не поняла ещё, что проиграла:

— Понимаешь? Проходимец!

— А мне всё равно, — улыбнулась Анея. — Возмож­но, я и хотела пасть. И именно с ним.

Лицо было несокрушимо-независимое. Игуменья ещё нашла силу иронизировать:

— Пасть? Так шла бы сразу в наш кляштор.

— А мне ваши воры с большой дороги без надоб­ности. У меня — мой. Мне всё равно, кто он, — она подбоченилась. — Сравнить с вашими валетам, так он выше Бога. И его вы не отнимете у меня, доброго, сильного, нежного. И меня нельзя у него отнять. И я не подниму руки на его плоть!.. А кляштор ваш не во имя Марты и Марии, а во имя великой блудницы и самого сатаны, у которого другое имя — Лотр.

...Марта и Мариля утром следующего дня проводили их до перепутья. И Мариля спросила, придёт ли Хри­стос ещё... к ней. И он ответил ей, что, видимо, нет; что слишком далеко простирается его путь. И та пошла домой, удивляясь его непонятной святости. Потому что она не отнеслась бы к нему жестоко. А Марта шла и в душе радовалась её неудаче.

...И снова дорога. Полные сумы за спиною. В ящике у Иуды звякают деньги, и, стало быть, можно идти да­леко-далеко. И перед Илияшем бежит свинья. Одна из двухсот Лазаревых. Так как Лазарь — сальник. Свинья хорошая, пегая.

Радостно смотреть на Божий свет. Но не всем.

У Петра болела голова. Шёл и гавкал:

— В благодарность за воскрешение поднесли они нам болезни.

— А младшая была ничего, — высказался Андрей.

— Не с твоим... эно... рылом... — оборвал его Пилип. — Она... эно... от Братчика не отходила. Даже старшая... взревновала. И куда смотрел человек?

Магдалина улыбнулась слегка презрительно. В ближайшем местечке надо выпустить голубя и написать, что Юрась, даже если и не ищет схваченную, никого не желает, и, значит, это слишком серьёзно. Значит, если он узнает правду — гневу его не будет предела.

И всё же он был не такой, как те, с кем сводила её судьба до сих пор. Она чувствовала даже непроизвольную заинтересованность в нем. Тень уважения, если она способна была к уважению.

Глава XIX

ИНДУЛЬГЕНЦИИ