Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— Нашему слонимскому раввину — а он, надо вам сказать, был прямо-таки царский дурак — каждый ве­чер клали на брюхо горячую мокрую холстину. Так он имел привычку говорить, когда его упрекали: «Мясо мирной жертвы благодарности должно учителю съесть в день приношения её, не должно оставлять от него до утра». В этом смысле он знал Библию и Талмуд даже лучше меня.

Ненароком он встряхнул ящиком, и в нём зазвенела одинокая монета.

И тут Христос, вспомнив, что идут они всё же навстречу невесте, предложил:

— Надо, Иуда, холстины купить. Ты посмотри на всех. Это ведь компания бандитов, а не апостолы. Девушки смотрят на них и хихикают и, глаза платком прикрыв, поглядывают из-под платков.

Тогда Раввуни покраснел, ибо его поймали на месте преступления, за растратой общих денег, и ответил:

— Купить. За что купить? У тебя есть лишние деньги? Главное, чтобы была голова и чтобы в этой голове была идея холстины, где её достать, как сказал... А кто это сказал?.. Ну, пускай Хива.

Он высказал взгляды некоторых философов о том, что лишь человеческие представления — реальность, но не гордился, так как не знал, какое это открытие.

Глава XXI

ХРИСTOC И КАМЕННАЯ БАБА, ИЛИ «ПРОРОКИ ПРОРОЧЕСТВУЙТЕ...»

...где, к одной шляхтянке пришедши в одном селе, молвили ей: «Христос к тебе, о невеста, со своими апостолами наведы­вается. Поэтому готовь ему жертву, да будет спасена душа твоя».

«Хроника Белой Руси»

Завесили уши каменьями драгоцен­ными и не слушают слова Божьего.

«Моление Даниила» о женщинах

Шляхетский хутор немного на отшибе от деревни Вересково был богат. Сеновалы, конюшни, дровяники, бес­конечные гумна, мельница-ветряк. Большущая дубовая хата под толстой многолетней крышей. На откосе к самой реке тянулись, снежно белели на зелёной траве полосы полотна.

Петро, потягивая трубку, с уважением смотрел на них.

— Шляхетский дом, а богатый какой, — загордился Тумаш.

Попали в сени, повертелись там и, наконец отыскав дверь, стукнули в неё.

— Конавкой, голубчики, конавкой своею... Маки­трой, — отозвался из хаты визгливый голос.

Вошли, всё же не воспользовавшись советом. Хата с выскобленными стенами топилась по-белому. Висело над кроватью богатое оружие. Саженная, поперёк себя толще и здоровее хозяйка с тупым лицом — очень уж по­хожая на каменную бабу — месила в квашне тесто.

Тесто было белёхонькое, оно пищало и ухало под ударами страшных рук. Как будто страдало и просило о милосердии.

— Белое, — отметил Тумаш неверный.

— А рядом в Ходосах люди мрут, — дополнил Иуда.

Баба подняла широкое, каменно-неподвижное лицо:

— Пускай мрут. И так этих голодранцев развелось. Скоро на земле этой плюнуть некуда будет, чтобы в сви­нью какую-либо двуногую не попасть.

Осмотрела пришлых людей:

— Надо что? Ну?

— Христос к тебе, о невеста, со своими апостолы наведывается, — с не слишком большой решительной отрекомендовался Христос.

— Ступайте-ступайте, — буркнула она, — Бог подаст... Какой ещё Христос?

Илияш, он же Сымон Кананит, шарил цыганскими глазами по хате: по покрывалам скамей, бутылкам на столе, кадкам.

— Действительно, баба ты глупая, с неба, — уточ­нил он.

Та вытащила руки. Тесто соединяло её пальцы с квашнёй, тянулось. И одновременно наливалось, нали­валось кровью каменное лицо.

Тадей понимал, что дело тут может не закончила добром. Поэтому он постарался стать так, чтобы шляхтянка не видела его, сделал два неуловимых движения руками, словно бросал что-то, и застыл. За миг до этого его грудь была выпукла, словно у женщины. Теперь хи­тон лежал на груди ровно.

Баба обводила глазами грубые хитоны, мошенни­ческие страшноватые морды, но не боялась. Может, по тупости.

— Какая я тебе баба? Я дворянка! Хам ты! Мужик!

Тумаш крякнул, словно в плохом зеркале увидел себя. Зато мытарь Матей не выдержал. Сказал со страст­ной язвительностью:

— Я с таких дворян мытарем последние штаны сни­мал. Быдло горделивое.

Баба оторвала руку и языками теста хлестнула Ма­тея по роже. Потом почему-то Петра. Потом — вновь и вновь Матея.

— Ходят тут. Ходят тут воры. — Бац! — Ходят всякие! — Бац, бац! — Шляются. — Бац! — Полотно не по­ложи — стащат.

Необъятной каменной грудью она надвигалась на апостолов, и те медленно отступали.

— Стой, баба, — вскрикнул Якуб. — Тебе говорят — Христос пришёл.

— Пускай бы и сидел в своей церкви! — кричала та. — Нечего ему бродить, как собаке.

Илияш уже засунул в карман бутылку со стола и собирался юркнуть в дверь, но тут Коток-Тадей поднял руки. И вид его был таким странным и страшным, что каменная баба заморгала глазами.

— Жено! — могильным голосом предупредил он. — Роптательница! Хлеб ставишь, а хлеба уж готовы в пещи твоей.

И он лопатою из печи выбрал две буханки. Ударил по одной ножом — пошёл пар. Баба ойкнула:

— Которых же там никто не сажал...

— От Бога всё, — грозно указал пальцем Тадей. — От него!

Баба бросилась в ноги.

— Господи Боже. Прости меня, дурёху.

— Давай холстину, — взял быка за рога Бавтромей. — Сажай за стол. Давай Христу жертву, будет спа­сена душа твоя.

У бабы алчно забегали глаза: