Христос приземлился в Городне (Евангелие от Иуды)

— А голубочки! А я ведь знаю, что не те вы ходосовские голодранцы. Уж вам бы я дала. Не скупа... Но мужа дома не имею. Не могу так без воли его совершить, хоть бы и хотела.

Якуб с тоской посмотрел на тщетно отданный хлеб.

— Вы уж лучше, голубки, ступайте далее. По дороге в деревнях не останавливайтесь, тоже дохнут. А ступайте прямо на Вселюб. Так там, может, у кого и муж дома будет.

— Имеешь какую холстину либо лён для освяще­ния? — спросил Пётр.

— Пога-аненькая, — она подала гибкий сувой.

— Так мы с собою возьмём, — Якуб улыбнулся. — А Христос тебя будет благословлять, лишь бы тебе ку­дель побыстрее прялась.

— Показывай другое полотно, натканное, если име­ешь, — коварные глаза Петра словно колдовали. — А мы тебе будем освящать.

— Люди мрут, — тихо напомнил Юрасю Равву­ни. — А эта... Вот кабы горела она синим огнём.

Баба с сомнением подала Петру толстенную штуку полотна. Петр взвёл глаза и зашептал что-то про себя. Никто не увидел, как он незаметно выбил в середину су­воя огонёк их трубки:

— На. Будь благословлена за доброту к нам.

— И к соседям, — с иронией добавил Раввуни.

О, если бы он знал, что слова те надо говорить не с иронией, а с угрозой!

...Баба положила полотно в сундук и снова начала ласково надвигаться на них грудью.

— Прости, Господи Боже. Простите, Божьи гостьюшки. Я уж и задержать вас не могу.

Она выдавила их в сени, а потом во двор.

— Ни на минуточку не могу. За коровками в стадо бежать надо... Хоть какие уж там коровки. Два десять ка­кие-то раз по семь. Вы уж если когда-нибудь ещё пойдё­те, может, то заходите, заходите.

И хотя все — и она сама — понимали, что за корова­ми идти рано, все сделали вид, что так и надо.

— Мужик когда вернётся? — коварно улыбнулся Петр.

— Завтра, миленькие, завтра.

— Так передавай ему привет от Христа с апостола­ми, — улыбнулся Петро. — Ещё раз будь благословлена за доброту.

Он знал таких людей.

Они двинулись своей дорогой, а баба побежала своей.

И когда они отошли уже очень далеко, Левон-Петро внезапно захохотал. Все начали расспрашивать, и тог­да он рассказал им всё. Христос даже побледнел.

— Вернёмся.

— Поздно. Теперь, наверно, она с лозиной к стаду идёт, а из сундука, из всех щелей, дым валит. Пока дойдём... Пока то... А ты что, Иисус? Погони боишься? Мужик завтра вернётся.

— Может, она это потому сказала, чтобы мы вечером не вернулись, — боязливо предположил Андрей.

— Глупость! — возразил Петро и вдруг снова засмеялся. — Если бы она не была так умна да не выжила нас сразу из хаты. Ну, начала бы кадка тлеть — учуяла бы! А так... «коровки». «Пускай поды-ха-ют...» Вот, теперь она, наверно, к стаду подходит... А дым уж из окон...

— Вот что, — сказал Христос. — Правда, возвращаться поздно. Так садись, женщина, на мула и езжай. А мы за тобою. И — бегом! Чтобы все эти деревни cтороной обойти, за собой оставить. Чтобы ночевать во Bceлюбе, а то и дальше. Поймают — голову оторвут. А тебе, Петро, за такие дела я в другой раз все палки обломаю о плешивую твою пустую конавку.

Они шли быстро. Они почти бежали за мулом. Но Петро всё равно иногда останавливался и, задыхавшись, смеялся.

— Вот, скотину гонит... Вот, дым увидела...

А через некоторое время:

— Вот, подбежала... Дом горит... Ясным, холера на него, пламенем...

И потом:

— Вот, пластом лежит!.. Вот, ревёт!

Когда они таким образом уже ночью добежали поч­ти до Вселюба, увидели огоньки и, обессилевшие, пошли немного тише, Раввуни внезапно выругался:

— Ну и чёрт с нею... Пускай вся сгорит...

— Ты что? — удивился Юрась.

— А то, — с неугасимой злобой ответил Иуда. — Пу­скай горит!

И после молчания добавил:

— Те у неё тоже, видимо, просили о милости. А вся милость — кусок хлеба, чтобы душу в теле удержать, в грязном, в паскудном этом мире.

За их спинами было уже весьма много вёрст. Они дошли до Вселюба и переночевали в последней, на вы­езде, глухой корчме.

...А на закате солнца приближались к Верескову два всадника, один из которых был мужем каменной бабы, а второй — его племянником.

— Видишь? — утверждал старший, вытрясая из ко­литы на ладонь три золотых. — А ты говорил, чтобы я ро­ста из тех Ходосов не брал. Захотели, так сразу и долг деревенский оплатили... А ты: «пожале-еть, отложить бы немно-ого». Вот тебе и пожалел бы. Сам видел: пьют да едят. Прикидывались всё, конечно... Нет, правильно учит начальство: «Не платит мужик податей — разложи его на гуменнике да колоти, пока не заплатит. Не бойся — найдёт».

— Да я, дядя, и сам теперь вижу, — уныло ответил грибастый племянник.

— То-то же, — и шляхтич засунул колиту за пазуху богатой чуги.

— Батюшки, это что же?! — ахнул племянник.

Из-за поворота они увидели яркое огромное пламя, рвавшееся в сумерки.

Каменная баба сидела около пылающего дома и выла.

— Это ж как, жено?!

— Хри-Хри-Христос! — сморкалась и рыдала она.

— Знаю, что всё от Бога, — нагайка в мужниных руках вздрагивала.

— Ху-у-до в дому Христа с апо-остолы чествовала, за то он на наш дом месть на-аслал...

— Какого Христа, бревно ты?!