Христоверы

– А подписывать письмо будешь, «богородица»? – поинтересовался юноша, отодвигая чернильницу и бумагу. – Чьё имечко вписать прикажешь?

– Вот моё и вписывай, – «приказала» Агафья. – Мне пужаться нечего, написали всё, что было, ничего не выдумывая.

Юноша послушно вывел в конце письма её имя, а Агафья поставила рядом с ним крестик.

– Сделай пакет и вложи письмо в него, – распорядилась она. – Опосля в дорогу собирайся. Лично сам письмо в Петербург свезёшь.

У юноши вытянулось лицо. Слова «богородицы» повергли его в шок.

– Так я никогда и никуда из Самары не выезжал, – вымолвил он. – А Петербург… Матушка, помилуй, разве, кроме меня, больше послать некого?

– И впрямь, чего это я, – вздохнула Агафья. – Несмышлёныша с ответственным делом чуток не отправила.

– Вот-вот, и я о том, – вздохнул облегчённо юноша. – Наломаю дров незнаючи и загублю всё дело.

– Ладно, клей пакет и помалкивай, – вынужденно согласилась Агафья. – А кого в Петербург отправить, я найду.

* * *

Выслушав Евдокию, консисторский дьяк Василий и иерей Георгий многозначительно переглянулись. Распираемый бурей чувств, дьяк вскочил из-за стола и принялся ходить по горнице, довольно потирая руки.

Иерей Георгий остался сидеть на месте, исподтишка наблюдая за Евдокией. А она с заплаканным лицом сидела во главе стола и вытирала платочком мокрые глаза и щёки.

– Всё просто замечательно! – невзирая на церковный устав, предписывающий священнослужителям вести себя скромно и сдержанно, воскликнул торжествующий дьяк. – Ты столько поведала нам, сестра, что Андрон однозначно угодит на каторгу!

– А я кляну себя за то, что язык свой поганый развязала, – всхлипнула Евдокия. – И что мне делать теперь? Мы же с сестрой в избе той молельной живём, и куда мне возвращаться прикажете?

– Если некуда тебе возвращаться, сестра, живи здесь, в моём доме, – предложил вдруг иерей Георгий. – Я стеснять тебя не буду.

– Нет, не можно эдак, – шмыгнув носом, возразила Евдокия. – Я и так уже неделю здесь гостюю. У меня там сестра осталась, Мария. И… что люди скажут, видя меня в вашем доме, батюшка?

– У прислужниц церкви можешь пожить пока, – останавливаясь посреди горницы, предложил дьяк. – Потом свидетельницей перед Священным Синодом выступишь, и… Мы поможем тебе найти работу и жилье.

– А что же я на синодском суде говорить должна? – ужаснулась Евдокия. – Ежели старца по моей милости на каторгу упекут, все на корабле меня люто возненавидят.

– Нашла о чём горевать, душа заблудшая, – усмехнулся иронично дьяк. – Ты лучше о спасении своём подумай. Хлыстовская ересь с сатанизмом сравнима, а это искоренять надо в самом зародыше.

– Да всё понимаю я, только другие поймут ли? – всхлипнула Евдокия. «Божьи люди» одинаково и в православии состоят, и радения не отвергают. Они же…

– Не надо, не устраивай нам здесь проповедей хлыстовских, – перебил её на полуслове дьяк. – Секта христоверов запрещена законом. На Андрона заведено будет дело мирскими властями, а ты радуйся, что тебя минует чаша сея.

Распрощавшись с иереем и сухо кивнув на прощание Евдокии, он направился к выходу, и вдруг…

– Так что же нам делать, Василий? – крикнул запоздало вслед иерей. – Мы же…

– Я сейчас в Синод с докладом, – обернувшись, сказал дьяк. – А вы… Живите, как жили покуда, а девушке лучше носа из избы не высовывать. Ничего худого для неё я не предрекаю, но мало ли чего…

* * *

Доктор пришёл навестить Марину Карповну через два дня.

– Вижу, дела ваши на прежнем уровне, дражайшая Марина Карповна, – сказал он, укладывая в саквояж тетрадь. – А вот кошмары вас случайно не беспокоят?

– Как-то не спалось мне две ночи прошедшие, – разглядывая в зеркале своё отражение, посетовала она. – Горло воспалилось, глотать трудно, отсюда и сна ни в одном глазу.

Повторив осмотр, он осмотрел горло Сафроновой, доктор развёл руками и объявил:

– Ваше горло в полном порядке, сударыня. Ни опухоли, ни покраснений, ни каких-то отёков я не нахожу.

Выслушав его, Марина Карповна нервно ухмыльнулась.

– Вероятно, у меня болезнь серьёзнее, чем какая-то ангина, – вздохнула она. – А вы, Олег Карлович, всячески скрываете от меня мой настоящий диагноз.

– Но что вы, ничуть, – стушевался доктор. – Ваша болезнь, гм-м-м… Присутствует у многих женщин. Но она вполне излечима, только вот… гм-м-м… Лечиться долго придётся.

– Смотрю на себя в зеркале и вижу, что меняюсь я, – дрогнувшим голосом проговорила Марина Карповна. – Глаза навыкате, и лицо от того будто и не моё вовсе, а чужое. Слуги по углам шепчутся, обсуждают меня, а я…

Она говорила с горечью, дрожащим от слёз голосом, отвернувшись от зеркала и глядя куда-то в сторону.

– Не надо, не терзайте сами себя, голубушка, – попытался утешить её доктор. – Не надо заранее хоронить себя.

– Олег Карлович, не надо обманывать меня, – высказалась раздражённо Марина Карповна. – Я же сама вижу, что со мной происходит что-то ужасное.

Она повернулась и посмотрела на доктора покрасневшими, полными слёз глазами.