Хроника Горбатого

Детям было холодно и скучно, они совершенно не понимали, зачем их здесь держат, чего от них хотят. Ещё прошел слух, что будут менять имена, это пугало. Коля станет Калеви, Илюха каким-то Элиасом. Ваське всё надоело, он тихо покрался к выходу. Офицер Тролле хотел остановить преступление, схватить Ваську за шиворот и всё-таки засунуть в лоно церкви, но Анна шепнула ему, чтобы не трогал мальчика: «Он имеет право на выбор!»

После крещения дядюшка обозвал племянницу дурочкой: «Нет у них права. Пусть делают, что им говорят».

Лютеранство не приживалось в Восточной Карелии. «Язычники» просили оставить их в покое либо дать хотя бы православных батюшек – все взрослые при рождении были крещены солидными бородатыми попами. Пораскинув мозгами, фельдмаршал временно запретил перекрещивать православных на оккупированной территории[70]. «Да, да! – соглашался Арви, – вера это штука тонкая, на всё нужно время, нельзя сразу выдирать исторические корни. Как прав Маннергейм, великий наш полководец и гуманист!» Обернувшаяся мухой Суоми звенела в левом ухе, хихикала, взвизгивала, дразнила Тролле, очерняла фельдмаршала, называла палачом, алкоголиком и нацистской гнидой. Офицер отгонял её мухобойкой, сооружённой из прибитой к палке резиновой чёрной подошвы: «Убирайся, неблагодарная! Маннергейм любит и спасает нашу страну, строит Великую Финляндию. Сразу видно, что тебя рисовали с рюсся!»

* * *

Йозеф поправился. Наступление было приостановлено. Финская армия помогала немцам держать с севера блокаду Ленинграда. Зимой у Чудика и Зюзьги умерли от голода все родные. Сами они сражались на Ленинградском фронте. Финны застыли в позиционной войне.

Руна пятая Суоми покидает Арви

Уже в июле 1941 года финны вернули Райволу. Арви «освобождал» Ладожскую Карелию и находился далеко от тех мест, где жила невеста, у него не было возможности самому её искать. Он пустил в ход деньги и связи, но ничего не помогало, никто не мог дать ему информацию о том, куда подевались Лийса и её отец. На все запросы офицеру Тролле отвечали, что, когда финские войска заняли посёлок, дом был нараспашку, кто там жил в течение последнего года – старые хозяева или кто-то другой, оставалось непонятно.

Лагерный чиновник Тролле судил по себе: что лично я сделал бы с русской девкой, которая разводит свиней в Карелии? Да что тут думать – всё добро конфисковал бы в пользу Суоми, а саму спровадил за колючую проволоку. Он полагал, что Лийса с папашей и Пеккой томятся в лагерях и застенках НКВД, и был неправ. По приказу начальника переселенотдела Жабрикова Пекку превратили в отличный студень, что правда, то правда, а вот Лийсу с отцом вежливо направили в спецпосёлок для интернированных финнов, там девушка успешно влилась в коллектив. Престарелый папаша мыл посуду в столовой, молодая сильная Лийса занималась валкой и трелёвкой лесоматериалов. Колючей проволоки и в помине не было – только вышка с вооружённой охраной[71].

Тролле проявлял исключительную жестокость по отношению к маленькому русскому человеку на «освобождённой» территории Карелии, он думал, что таким образом мстит за Лийсу и восстанавливает историческую справедливость.

* * *

Урсула не хотела возвращаться в Виипури, сердце ей подсказывало, что прекрасный город детства потерян навсегда, его больше нет, он ушёл вместе с молодостью, канул в Лету, лучше послать туда мужа, чтобы посмотрел, что и как, и желательно продал квартиру, а самой быть в Хельсинки, рядом с Эйно.

– Мама, почему ты думаешь, что мы не сможем возродить Виипури?

– Эйно, идёт война. Мы не знаем, чем она закончится.

– Как это не знаем, в газетах всё написано. Финляндия вернула свои земли и уже не отступит.

– Эйно, в доме были взрывы!

– Да, дядюшка всё разнёс.

– Он безумен. Он не имел права вторгаться в квартиры, минировать частную собственность. Мало ему, что город в развалинах. Он ведь и Вальденов взорвал, и мастерская Яхнукайнена пострадала, часть картин погибла – Яхнукайнен не успел всё вывезти.

– Может, начальство приказало?

– Я думаю, что не было приказа. Он сам принимает дикие решения и хвастается потом. В библиотеке погибли люди.

– На стенах русские кишки? Там всё убрали!

– Мне не смешно, Эйно. В нашем доме кто-то хозяйничал, кто-то успел пожить. Я перевернула страницу книги и не вернусь в Виипури.

В декабре 1941 года Анна получила несколько дней отпуска и решила съездить в родной город. Она как истинная лотта не боялась стонов раненых и умирающих, вида руин и пожарищ и была готова увидеть родной дом таким, какой он стал.

Снега было немного, в Торквельском парке под ногами трещали жёлуди, друзья-грифоны приветствовали Анну с балкона банка Северных стран. На площади её окликнули Лаппалайнены – соседи из дома напротив, которые не задёргивали занавески, дрались и обнимались на виду у семьи Канерва, бесплатный был цирк и театр. Анна никогда с ними близко не сходилась – только здравствуйте и до свидания, а тут разволновалась, крепко обняла. Они были как найденные в старой корзине куклы из далёкого детства. Затараторили, перебивая друг друга.