Хроника Горбатого

– Это песня про Германию. Дедушка, её обычно исполняют на других инструментах, электронных. У нас переделка для народных.

– Хорошо. Мари, возьми Касперле, пусть он тоже послушает. Не урони, а то отобьёшь ему нос. Он старый. Я его вашему папе сорок лет назад из Мюнхена привёз. Райно, мы слушаем песню про Германию.

Парень дёрнул мех и сосредоточенно забегал пальцами по кнопкам. Девушка сначала нежно перебирала струны, потом принялась их рвать. Всё было возвышенно и эмоционально. Кое-кто думал, что виолончели не хватает, но тогда бы не услышали Райно – микрофона-то нет.

Райно пел про Германию – юную и древнюю, которую любить невозможно, но и покидать не хочется, такую надменную, высокомерную и вдруг – захваченную, покорённую. В общем, чем выше взлетел, тем ниже падаешь, особенно, если ты сверхчеловек[74].

После концерта молодёжь пошла в ночное заведение, там случилась драка и Райно заработал фингал под глаз. Спорили о национальном самосознании и исторических событиях двадцатого века. Кто-то задался вопросом: а что было бы, если бы Финляндия не сопротивлялась Советскому Союзу, а вела бы себя, скажем, как Эстония – то есть легла бы под него, а потом, в начале девяностых, тихонько выползла, сохранив свои территории. И Виипури точно был бы наш!

Нам неизвестно, на какой позиции стоял правнук артиллериста. Мы знаем лишь, что была драка с битьём лица и посуды и на следующий день после Рождества сонный полицейский принёс родителям Райно квитанцию – выписали штраф.

* * *

Девятое июня стало самым страшным днём в истории Карельского перешейка – земля была разорвана и пропитана кровью. Артиллеристу Лайхонену действительно повезло.

Но больше всего в этот пасмурный день повезло Выборгу. Ночью по нему собирались нанести удар шестьсот советских бомбардировщиков авиации дальнего действия. Древний город должен был исчезнуть с лица земли. Однако пролетевший советский разведчик погоды сообщил неблагоприятные данные: облачность 10 баллов из 10, проливной дождь, нижняя граница облаков 200–500 метров, видимость 1–2 километра. Массированный налёт на Выборг был отменён[75].

* * *

Финская оборона была пробита, советская сталь сразила Йозефа Гусмана – пушкарь Яша Горенштейн артистически сладил расчёт и прямой наводкой, точным попаданием оборвал тамплиерскую жизнь.

«“Забил заряд я в пушку туго!” – кричали Чудик и Зюзьга, выкатывая «сорокопятку», – получи, фашист, за Ленинград!» Их радисту Александру Михайловичу чуть не оторвало ноги. Придя в себя, Александр Михайлович понял, что остался последним радистом полка. Он не хотел покидать поле боя и приказал носить себя вместе с рацией. Чудик и Зюзьга с носилками, сбиваясь с ног, бегали по цветущему вереску, таскали Александра Михайловича с целью обеспечения связью штаба полка. Соединяли посредством радиста каменистые берега Вуоксы, новгородской Узервы.

* * *

Июньским утром Урсула Канерва не обнаружила в постели любимого сына Эйно. В полдень выяснилось, что поезд ушёл, горбун отправился на фронт, на защиту своей страны.

Положение финской армии было тяжёлое – никто из генералов не мог себе представить, что советские люди вдруг начнут воевать не так, как в Зимнюю войну – вяло, пугливо, неумело. Что за четыре года противостояния фашизму их огромное, бесконечное несчастье преобразуется в невиданную силу. Многим было нечего терять. Жизнь не так важна, как жена или ребёнок. Господь, отняв у них дом и семью, дал взамен смертоносную мощь. Йозеф бился за замок Дамы Анны, а обиженный Чудик мстил за любимую бабушку Надю, которая умерла от голода на Исполкомской, сохранив для внука баночку консервов. Бабушкин образ вдохновлял Чудика на многие подвиги. Так, на подступах к Виипури он встретил и поборол легендарную «горбатую смерть».

Эйно залёг среди ландышей на склоне Ристимяки. Он ждал появления пехоты противника, чтобы под прикрытием парней двадцатой бригады почтить память тамплиера сотней метких выстрелов, но всё испортили белые перчатки политрука. Ведь очень сложно сражаться против врага в белых перчатках. Если ваш враг явился на поле боя в белых перчатках – бегите! Это значит, что он абсолютно уверен в себе. Он прекрасно понимает, что ваш спешный набор от 1925 года ни черта не смыслит в панцершреках[76] и панцерфаустах[77], ваши самоходки БТ-42 на техобслуживании, велосипеды взамен потерянных будут доставлены только через шесть часов.

Горб вдавил Эйно в землю. Он не мог встать. Мимо него бежали в панике солдаты. «Домой, на сенокос!» – кричал какой-то ополоумевший дурак.

– Стой, подумай о родителях, подумай о стране!

Деревенщина замер и повалился рядом с Эйно. Он рыдал, размазывая по лицу сопли и слёзы.

– Какой сенокос? Мы должны защищать нашу родину. Кто, если не мы?

– Мне домой надо, на мельницу.

– У вас мельница?

– Да, на ручье стоит. Мост обвалился, надо чинить.

– Ты починишь. Только не торопись. Здесь есть работа. Видишь, враг наступает.

– Что же делать? Все убежали, лишь мы остались. Ты снайпер?

– Да, но, боюсь, в одиночку не справлюсь. Эх, был бы я алхимиком.