Хроника времен Карла IX

У адмирала, с которым он был дружен, не было помощника преданнее и искуснее. Варфоломеевская ночь застала его в Нидерландах, где он вел на испанские войска недисциплинированные отряды фламандских повстанцев. Но счастье изменчиво, он вынужден был сдаться герцогу Альбе, который обращался с ним довольно мягко. Позже, когда потоки крови возбудили какое-то сожаление в Карле IX, он снова призвал его и, вопреки всяким ожиданиям, принял его с величайшей любезностью. Этот государь, ни в чем не знавший меры, осыпал милостями одного протестанта и готовился перерезать их сто тысяч. Какой-то рок, казалось, охранял судьбу Ла-Ну. Еще в третью гражданскую войну он попал в плен, сначала при Жарнаке, потом при Монконтуре, и всякий раз его без выкупа отпускал королевский брат[68], несмотря на доводы некоторых военачальников, которые настаивали на том, чтобы он принес в жертву этого человека, слишком опасного, для того чтобы его можно было выпустить из рук, и слишком честного, чтобы его можно было бы чем-нибудь соблазнить. Карл подумал, что Ла-Ну теперь вспомнит о проявленном милосердии, и потому поручил именно ему склонить ларошельцев к покорности. Ла-Нy согласился, но поставил условием, что король не будет требовать от него ничего такого, что было бы несовместимо с его честью. Он отправился в сопровождении итальянского священника, который должен был наблюдать за ним. Сначала он испытал чувство боли, заметив, что ему не доверяют. Он не был допущен в Ларошель, а местом переговоров была назначена маленькая деревушка в окрестностях. Это было в Тадоне, где он встретился с выборными Ларошели. Он со всеми ими был знаком, как со старыми товарищами по оружию, но, увидев Ла-Ну, ни один из них не протянул ему руки, ни один не подал виду, что узнал его. Он назвал свое имя и изложил королевское предложение. Сущность его речи сводилась к следующему:

— Доверьтесь обещаниям короля, нет большего зла, нежели гражданская война.

Городской голова Ларошели ответил с горькой улыбкой:

— Конечно, мы видим перед собой человека, похожего на Ла-Ну, но Ла-Ну никогда не предложил бы своим братьям покориться убийцам. Ла-Ну любил покойного адмирала и скорее захотел бы отомстить за него, чем договориться с убийцами. Нет, вы совсем не Ла-Ну.

Несчастный посланник, которого эти упреки пронизывали до глубины души, напомнил о своих заслугах перед кальвинизмом, указал на свою покалеченную руку и протестовал против обвинения в недостаточной преданности вере. Мало-помалу недоверие ларошельцев рассеялось. Они открыли ворота перед Ла-Нy, они показали ему свои боевые запасы и даже уговорили его стать во главе крепости. Предложение было очень соблазнительным для старого воина. Его присяга Карлу была дана под ограничительными условиями, предоставлявшими возможность толковать их сообразно голосу совести. Ла-Ну надеялся, что, став во главе ларошельцев, он скорее приведет их в миролюбивое настроение, он думал, что ему удастся одновременно соблюсти верность присяге и преданность религии. Он ошибался.

Королевские войска осадили Ларошель. Ла-Нy руководил всеми вылазками, убивал огромное число католиков, после чего, вернувшись в город, обращался к жителям со словами убеждения и предлагал заключить мир. Чего же он достиг? Католики кричали, что он изменил королевской присяге, протестанты обвиняли его в том, что он предал их дело.

В таком положении Ла-Ну, преисполненным отвращения к жизни, намеренно искал смерти, подвергаясь опасности по двадцати раз в день.

Глава двадцать пятая ЛА-НУ

Фенест. Лопни мои глаза, этот человек не пяткой сморкается.

Д’Обинье

.

Осажденные только что совершили удачную вылазку против передовых осадных сооружении католической армии. Они завалили траншеи, опрокинули туры и перебили добрую сотню солдат. Отряд, имевший такую удачу, возвращался в город через Тадонские ворота. Впереди ехал капитан Дитрих с отрядом пищальников, которые, должно быть, не щадили сил в бою, судя по тому, как они задыхались, какие воспаленные были у всех лица и какая их сжигала жажда. За ними шла огромная толпа горожан, среди которых было немало женщин, очевидно, тоже принимавших участие в битве, потом следовало десятка четыре пленников, покрытых ранами, шедших между двумя шеренгами солдат, с большим трудом охранявших их от ярости народа, собиравшегося по пути. Человек двадцать кавалеристов составляли арьергард. Ла-Нy, у которого Мержи служил адъютантом, ехал последним. Его панцырь был прострелен пулей, его лошадь получила две раны, в левой руке он нес разряженный пистолет и посредством крючка, заменявшего ему правую руку от кисти и выходившего из правой поручни, он управлял конским поводом.

— Дайте пройти пленникам, друзья мои, — восклицал он ежеминутно. — Будьте человечны, добрые ларошельцы! Они ранены, они беззащитны, они больше не враги вам.

Но толпа отвечала дикими выкриками: «На виселицу папистов!», «В петлю их!», «Да здравствует Ла-Ну!».