Хроники Арехина

— Я пройдусь, — Арехин надел шинель — старую, только без погон. Зато есть ремень, на ремне кобура, ореховое дерево и свиная кожа, немецкая работа, еще довоенная. А в кобуре — именной маузер. Теперь он ничем не выделялся среди прочих красных командиров. Разве что темные очки красные командиры редко носят, но мир меняется. Годика через три, через четыре командир в темных очках станет обыденным явлением. Хорошо, не через четыре, а через шестьдесят четыре. Не мы, так потомки наши увидят мир сквозь темные очки.

Капелица тоже решил размяться. Вид у него был сугубо штатский — английский дорожный костюм, разумеется, серый, плащ тоже серый, а на голове — дисталкер, охотничье кепи.

В тамбуре стоял часовой с наганом, на земле у входа другой часовой, только с кавалерийским карабином, а рядом с вагоном, метрах в десяти, редкой цепью выросли стрелки, уже с полномерными трехлинейками системы генерала Мосина. Штыки, что громоотводы. Значит, быть грозе.

Станция ничем не отличалась от других станций: вставить стекла, поштукатурить, побелить, покрасить, открыть буфет, полный снеди и напитков, а, главное, добавить спокойных до сытого одурения обывателей — и здравствуй, год тысяча девятьсот тринадцатый.

Но тринадцатый год ушел безвозвратно, ушел и забрал с собою буфет с горячими и холодными закусками. И потому вместо добродушных сонных обывателей в отдалении слонялись личности колоритные, голодные и злые.

Мать-мать-мать-мать! — разносилось по станции не ветром — само. Такова сила народного слова.

Паровоз отцепили от состава и повели на водопой. Дело житейское. Паровозам тоже пить-есть нужно.

Капелица достал трубку, но курить не стал, только в руках вертел. Здесь табака приличного не найдешь, да и неприличного тоже, поэтому приходилось экономить. Так и шел с трубкой в руке. Чистый Шерлок Холмс.

Подбежал пацаненок лет десяти.

— Дяденька, хлебушка дай! — стал он просить Капелицу. — Ну дяденька, дай, есть хочется. А то помру!

Капелица растеряно посмотрел на Арехина. Все, что можно было отдать, они отдали еще на Волге, и теперь столовались при эшелоне.

— А ну пошла! Пошла твоя прочь! — стрелок-азиат бежал с винтовкой наперевес.

Пацан исчез, будто и не было. Быстро бегает. Как, однако, бытие на сознание влияет: прежде он даже и не подумал бы назвать мальчика — пацаном. Впрочем, это и не мальчик вовсе. Девочка. Пацанка. Или нет.

— Тут плохо ходить далеко. Совсем плохо. Съедят. Близко ходить хорошо, мы стреляем, не съедят! — доходчиво объяснил стрелок. Бурят, гольд, кореец? Велика Россия…

— Спасибо, товарищ! — сказал в спину возвращающемуся назад в охранение стрелку Капелица.

— Не пора ли обратно в вагон? — предложил Арехин.

— Да, разумеется, — горячо откликнулся Капелица. Будто не в надоевшее купе его зовут, а в буфет, тот самый, тринадцатого года.

В купе Капелица не знал, чем заняться. То в окно поглядит, в щелочку меж досок щита, то в журнал, то трубкой займется. Наконец он сказал:

— Странно все как-то. Ребенка прогнали, а я за это благодарю.

— Ничего странного.

— Вы думаете?

— Скорее, вы.

— Что — я?

— Вы думаете, что стрелок избавил вас от неприятной сцены.

— Да, пожалуй.

— А на самом деле он, вполне вероятно, спас вам жизнь.

— Так уж и жизнь…

— Именно жизнь. Пошли бы вы с ним, вернее, мы оба бы пошли в укромный уголок, там бы нам конец и пришел.

— Но зачем нам идти с ним в укромный уголок?

— Вы физик. Поставьте мысленный эксперимент.

Капелица задумался.

— Однако… Арехин, будьте добры, налейте мне водки! А то руки трясутся.

— Отчего ж не налить. Только учтите, пить придется из стакана.

— Это было экспериментом лет пять назад. Сейчас — рутина.

— И закуски никакой.

— Тоже рутина. Опыт показал, что отсутствие закуски имеет и положительную сторону — быстрее хмелеешь.

Вагон дернулся, по составу пробежала судорога. Паровоз вернулся.

Арехин протер стакан новой салфеткой. Да, водка Капелице определенно необходима. Водка у них была казенная, входила в паек, бутылка на двоих в день. На поезде они ехали третьи сутки, и в шкафчике стояли три бутылки, две полные, одна едва початая — на протирку окна ушло граммов двадцать. Отказываться от пайка не полагалось, от водочной составляющей не полагалось втройне: это привлекло бы внимание куда более нежелательное, нежели сверкающее окно. Кстати, водка была вполне приличная, фабричного розлива. Закон сухой, но древо жизни сочно.

Арехин посмотрел стакан на свет — если полумрак купе считать светом. Теперь чисто.

Вагон тронулся — нежно, почти незаметно, но по купе поплыли причудливые картинки: из-за щелястого щита оно превратилось в камеру-обскуру. Арехин налил водку в стакан — не полный, какое. Шкалик. Поставил перед Капелицей.

— А вы?

— Попозже.

— Не забудьте, — и Капелица в три глотка одолел урок. — Вы, Александр Александрович, человек бывалый, грудь в крестах, а нам, людям штатским, слабонервным, простительно.

Интересно, а если бы Петр Леонидович знал, что ребенок — это не мальчик, не девочка, а две дюжины крыс, принявших человеческий облик, что бы он тогда сказал?

Но был ли пацан крысоидом? Если да, встают новые вопросы. Если нет, не встают.