Хроники Арехина

— Александр Александрович, доктор правоведения, — ответил Арехин, тоже опуская фамилию.

С минуту они сидели молча, искоса рассматривая друг друга. Оба курортники, оба в возрасте Иисуса или около того, и одеты почти одинаково, только у Михаила Афанасьевича был жёлтый шарф, а у Александра Александровича не было. Зато и одежда, и обувь у Арехина были добротными, не хуже довоенных, пусть и новые, а у Михаила Афанасьевича всё отдавало кустарщиной, артелью «Живая нитка». Михаил

Афанасьевич видел разницу, смущался и переживал. Потом, поборов неловкость, сказал почти дерзко:

— Вам по одёжке впору в Ницце отдыхать, или в каком-нибудь Баден-Бадене.

— Отдаю должное вашей проницательности. Действительно, весь май я провёл в Бадене.

— Неужели не понравилось?

— Понравилось.

— А зачем же тогда приехали в Кисловодск?

— Отдохнуть, — коротко ответил Арехин.

— А в Баден-Бадене?

— В Бадене я работал.

— Вы служите? Где? — бесцеремонно продолжал вопрошать курортник. — Я — в газете «Гудок».

— Существует такая газета? — притворно удивился Арехин: «Гудок» он читал по дороге из Москвы.

— Простите, а вы вообще гражданин нашей страны? — вопросом на вопрос ответил Михаил Афанасьевич.

— Это дело сложное. Знаете, бывает, что вчера гражданин, а сегодня не гражданин. А бывает и наоборот, да ещё как бывает. Впрочем, в Кисловодск я приехал по приглашению председателя высшего совета народного хозяйства Феликса Дзержинского.

— Дзержинского? Вы знакомы с Дзержинским?

— Чувствуется журналистская хватка, — сказал Арехин. — Да, знаком. Но это неподходящая тема для «Гудка», — и он коротко рассмеялся. — Какое отличное название — «Гудок»!

— Мне почему-то кажется, что вам не нравится, — не без досады сказал Михаил Афанасьевич.

— Напротив, для газеты отличное название. Вот только для мемуаров…

— Что для мемуаров?

— Сравните названия: «Жизнь, посвященная правде», и «жизнь, посвященная гудку».

— Ну, мне до мемуаров далеко, — однако было видно, что курортник задет. — А как вы назовете свои мемуары?

— «Ноттингем, тридцать шестой год», — не раздумывая, ответил Арехин.

Курортник даже поперхнулся водой.

— Что же случится в Ноттингеме тридцать шестого года? — спросил он, перестав кашлять.

— А вот прочитаете, и узнаете.

— Вдруг не доживу.

— До тридцать шестого года? — Арехин оценивающе оглядел собеседника. — Доживёте, доживёте. Но напишу что-нибудь и раньше. Я решил писать мемуары каждые пять лет — на всякий случай.

— Умно, — согласился Михаил Афанасьевич. — Человек не знает своей судьбы. Думаешь жить вечно, или, по крайней мере, до последних зубов, а случай, рок или парни из подворотни распорядятся по-своему.

— Что, в Москве по-прежнему пошаливают?

— Гораздо, гораздо меньше, нежели в царское время, а скоро преступность искоренят полностью, — сказал курортник, но сказал голосом тусклым, заезженным.

— Рад за москвичей, но теперь мне пора на променад — Арехин щелкнул крышкой часов, поднялся со скамьи и пошёл прочь от словоохотливого курортника.

Серпантин дорожки поднимал его вверх, и Арехин видел, как к новознакомцу со стороны Пятачка подошли двое парней помоложе, но тоже вида вполне приличного, и троица вполголоса занялась обсуждениями планов на день. Михаил Афанасьевич желал идти на Малое Седло, а потом уже шашлыки и вино, молодежь, напротив, хотела сначала шашлыков и вина, а потом уже прогулку, а после прогулки, так и быть, шашлыков и вина.

Но дорожка уводила всё дальше, и вскоре троица осталась и позади, и внизу.

Через сорок пять минут, точно по плану, Арехин поднялся к Храму Воздуха — так торжественно назвали павильончик, и правильно назвали, место голое, ничего, кроме воздуха, вокруг не было. Но уж воздух был всем воздухам воздух.

В павильончике сидел человек в белом халате, верно, тоже фельдшер военного времени, предлагая всем желающим за малую мзду измерить рост, вес, артериальное давление и посчитать пульс «точно, с гарантией, по научной методе». Кроме того всякий мог осмотреть окрестности в цейсовский бинокль или даже в телескопчик, стоявший на массивной треноге. Эльбрус в ясную погоду представал во всей красе.

— Сегодня вы весите шестьдесят девять килограммов четыреста граммов при росте метр семьдесят три, давление сто двадцать миллиметров ртутного столба верхнее, семьдесят пять миллиметров ртутного столба нижнее, пульс шестьдесят, — и человек в белом халате аккуратным почерком записал всё на зелёный бланк с шапкой «Храм Воздуха».

Оптом всё удовольствие стоило двугривенный, но Арехин, поощряя развитие медицины и принимая во внимание, что одна нога фельдшера была деревянной, отдал очередной полтинник.

— Если у вас болят глаза, могу предложить отличнейшие капли, — сказал фельдшер, на что Арехин ответил, что глаза у него не болят, а тёмные очки он носит по давней привычке, да и солнце здесь горное, слепит.

— Да, солнце у нас отличное, — согласился фельдшер, и пожелал Арехину счастливо продолжить променад.

Он и продолжил, благо вода была выпита и кружка уложена в сумку.