Хроники частного сыска

Чвакошвили многое знали всякого разного от посетителей, постояльцев, от следователей, родственников и друзей пропавших, в первое время наезжавших в «Кольчугу» неиссякаемой вереницей, и многое могли добавить от себя, как участники событий, так как почти безвылазно находились в стенах своего заведения. Они могли побожиться, что за последние месяцы они лично не один раз видели одного и того же тихого молодого человека в едва коричневой запахнутой куртке и в точно такого же цвета брюках: он медленно уходил от гостиницы, бредя по пустоши, и терялся в череде далёких деревьев. Они бы видели его чаще и ближе, если бы искали встречи, и если бы не постоянные хлопоты по работе. Они не понимали откуда он приходит и куда уходит. Они не могли разобрать даже для себя самих правда ли виденное или это игра воображения, происходящая от тревоги за пропавших неведомо куда людей, которых они обслуживали, с которыми говорили, и не меньшая тревога за дальнейшую судьбу их бизнеса, ещё год назад казавшегося сверхуспешным. Они всё больше терялись в тяжёлых ожиданиях надвигающегося будущего. От этого они тоже стали выдумывать объяснения происходящему и невольно складывать легенды: они вроде как уже не только ощущали, но и понимали, что «Кольчуга» стоит на проклятом месте, где сталкиваются два мира – привычный и обычный мир людей граничит здесь с миром, откуда приходит их бывший постоялец Руслан, который, понуждаемый своими страстями и страхами, осознанно пробил между мирами брешь. Руслан упорно и долго искал подобное место, стремясь наконец обрести умудрённый тихий покой, а когда нашёл его, то приложил все силы, чтобы в нём удержаться и остаться быть может навсегда. «Он нашёл его и получил то, что хотел. Так что же его мучит теперь? Почему ему неймётся? Зачем он изводит людей, снова и снова возвращаясь в их мир, так ему ненавистный?» – снова и снова думал Тамаз и облапливал голову ручищами.

Чета Чвакошвили тщетно сопротивлялась меланхолии, и оставалась на прежнем месте – деваться им было некуда. Они держались приобретённого дела, надеясь, что рано или поздно всё закончится, вернувшись в прежнее русло. Ведь началось всё на их глазах, взявшись из ниоткуда, значит, оно также может вдруг уйти в никуда.

Чего не может быть, того не может быть никогда! Если же несмотря ни на что оно существует, то это – галлюцинация, самообман, неправда, и быть ему на свете до тех пор, пока ты к нему не привыкнешь, отчего перестанешь замечать. Безразличие и невнимание его погубят.

– Обязательно! – с жаром сказал Тамаз.

– Что? – Лариса не расслышала его, барахтаясь в точно таких же мыслях. – Что ты сказал?

– Я сказал, что это обязательно должно когда-нибудь закончиться. И произойдёт это столь же внезапно, как началось. Это какой-то абсурд, всего этого просто не может быть.

Жена ничего не ответила, потому что они уже не раз обсуждали сложившееся положение вещей и каждый раз заканчивали всё именно такими словами. Тамаз в последнее время повторял их особенно часто. По-видимому, он старался убедить себя в том, что он спит и должен проснуться. Но он не просыпался. Потому что не спал. И он был готов не спать целыми сутками, лишь бы его заведение никогда не пустовало, а он был бы каждую секунду загружен тяжкой работой, обслуживая посетителей: потел, пыхтел, отдувался – пахал бы с радостью, потому что он делал бы это для себя, для своей семьи, а не потому, что кто-то ему велит. В «Кольчуге» он – хозяин, он – распорядитель. Над ним не стоит ни один начальник, не погоняет его, не приказывает ему. Так что не во власти каких-то неясных обстоятельств погубить то, что удалось заполучить Тамазу с неимоверным трудом!

Тамаз звонко шлёпнул ладонью по столешнице. Рука у него была увесистая, изборождённая венами и облепленная клоками чёрных волос. Он опёрся на стол, грузно поднялся. Лариса тоже поднялась, оправила передник, вопросительно посмотрела на мужа, ожидая его действий.

Калач и Батон – два пацана с конкретными понятиями – были неразлучны, как слипшиеся на противне в печи хлебные булки. А печью для них была жизнь. И выйти из этой печи по собственной воле, они не то, что не хотели, а не могли, так как нерадивый пекарь, слепив их и засунув для приготовления в огненную клоаку, куда-то пропал, позабыв о своём творении. У них давно выработался стереотип поведения, по которому надлежало сталкивать в пламя соседние булки и буханки, чтобы самим перебраться туда, где их не спалит жар.

Совсем недавно был при них товарищ по прозвищу Кирза.

Много всякого наворотила их троица, многое имела и ещё больше хот… нет, не хотела, а страстно желала заполучить.

Но вот Кирза пропал.