Хроники частного сыска

Впервые за многие месяцы Пётр встречал ночь в постели, да ещё в собственной. Но сперва он заказал из ближайшего ресторана армянского салатика, бефстроганов и картошку фри, чтобы, нажравшись от пуза и хорошенько отоспавшись, возвратить силы. С безумием – каким? – надо было кончать! А для такого дела пригодны, то есть удобоваримы, любые средства.

Посмотрев телевизор, Пётр выключил свет, повернулся на бок, вздохнул и закрыл глаза.

Ночь была темна и тиха. За окном, невидимо, моросил дождь.

Телефон лежал выключенным на ночном столике. Некоторое время Пётр поглядывал на него, борясь с соблазном, включив его, узнать, кто звонил, в надежде зазвать к себе или желая рассказать о том, где он сейчас, что делает, и сравнить с лихим времяпрепровождением Петра, и, быть может, если он устроился завиднее, присоединиться к нему.

Была суббота, скоро должно было начаться воскресенье – ночь, соединяющая воедино эти два дня, может быть особенно длинной и с тем же успехом скоротечной, но неизменно плодотворной и непредсказуемой, лишь только стоит захотеть этого.

Пётр вздохнул и снова закрыл глаза.

«Может, напиться? Или снотворного? Какое у меня там есть?»

«…ммм…»

«Я хвораю».

«Надеюсь, что это всего лишь переходный возраст».

«А не начало депрессии или какой ещё там болезни…»

«Спать. Надо уснуть».

«Но придёт она! Ничего, зато высплюсь».

Она пришла, как показалось Петру, сразу.

На этот раз она была ещё ближе к реке и не просто протягивала к нему руки, а манила ладошками, – ему мнилось, что нежно. Он таял, растворялся в неге, которая от неё исходила. Он испытывал необычайное изнеможение от умиления. Он любил её. Любил чисто, искренне. Он хотел физической близости. Он в этом нуждался. Но, так как его чувства были невинные и непорочные, не могло быть речи об осквернении храма Нежности. Лишь прикоснуться, прижаться к ней, и слиться в одно целое.

Их союз явствовал бы о сотворении нового божества. Никак не иначе.

Они были бестелесными существами, всего лишь оболочками, сохраняющими видимость тел. Чистая материя высших сфер! Не только она не имела ничего общего с жителями земли, но и он.

Всё было чисто, искренне и томительно сладко.

Он бы с радостью воспользовался приглашением Мари, и обнял бы её, но река, но Лета, разделяла их. Он страшился её густых вод. Он был не готов забыть. Он был не готов отбросить прошлое и начать новое.

Но, может быть, это всего лишь его воображение? С чего он взял, что всё забудет? Что не останется пути назад? Ведь он так хочет прикоснуться к Мари, чтобы испытать – испить – доныне неведомую сладость.

«Наверное, это так… – подумалось во сне Петру. – Это виновата моя проклятая мнительность и зависимость от земной бренности. Здесь же я – бестелесный дух, сгусток плазмы, которой я не только живу, но и мыслю… И даже больше того! – я живу одним сознанием! Более ничего нет, есть только моя аура… моя душа! Я – эфир».

Пётр поддался соблазну, как это уже не раз бывало с ним там, на Земле, и приблизился к реке.

Воды её оказались довольно быстрыми и неравномерными в своём цвете: лилово-чёрные полосы чередовались с буро-оливковыми нитями.

«Какая, однако, гадость», – отметил Пётр.

Он взглянул на Мари, Мариолету, и та, вдруг, где-то как-то внутри него, проговорила:

– Иди… смелей… иди же ко мне…

Её голос был нежен и ласков.

От него у Петра по привычке защемило сердце, отсутствующее в его духовном воплощении.

Пётр был бос.

Было ли на нём хотя бы что-то из одежды, он не различал. Так же, как не мог понять, что же имеется из одежды на Мариолете. И это несмотря на то, что он не распознавал её тела: казалось, что оно чем-то укрыто.

Он был бос, и большой палец правой ноги первым погрузился в густые воды Леты.

Вода была неправдоподобно холодной.

Петра пробрал мороз.

– Нет, – закричал он, – я не пойду. Иди ты ко мне. Ты – дух, давно здесь живущий, и должно быть можешь летать или можешь материализоваться там, где пожелаешь. Приди ко мне, прошу тебя! Пожалей, пощади.

– Я не смею пересекать этой реки, – отвечала Мариолета. – Мне это неподвластно. Ты – там, и поэтому ты можешь прийти ко мне, чтобы быть со мной. Но я – здесь, уже здесь. Я не могу, не могу… вернуться.

Петру стало жалко её. Ведь ей, наверное, одиноко в этой кромешной тьме. Она нашла его. И вот он упрямится, малодушно шарахаясь от какой-то воды.

Пётр разом всунул стопу в реку.

Нога, вся нога тут же одеревенела. Её плотно охватил густой, вязкий поток, и её потащило.

Пётр запрыгал следом.

Пётр накренился вперёд, падая в воду.

Он, не помня себя от страха, закричал:

– Неееет!

И пробудился в мире «живых». В настоящем, привычном для себя мире.

Правая нога была онемевшей и в ней покалывало.

Пётр сдёрнул одеяло. Побывавшая в воде правая стопа была цела и невредима.

– Слава богу, – прошептал Пётр и откинулся на подушку, вяло массируя бедро онемевшей ноги.