Хроники ржавчины и песка

Воняло ржавчиной и гарью. Скоро все пространство между кораблями заполнилось дымом и поднятым в воздух песком. Гарраско наблюдал за происходившим в ватной тишине.

Вдруг его кожу пронзило жало. Он провел ладонью по щеке, в которую нанесли удар. Она горела. Посмотрел на пальцы – сырые. Лизнул.

Масло!

Чертова блоха плевалась кипящим маслом!

Снова капли, целый фейерверк.

Гарраско отполз, стараясь укрыться за дюной. Прижал колени к груди, поднял горячий кусок железа и сжал в руке. В метре от него шел дождь из масла, упавшие обломки шипели и дымились.

Раздался неистовый рев набирающего обороты двигателя, и атакующий корабль выплюнул вверх песчаный гриб и пар, поднявшийся до самого неба. Потом его киль медленно-медленно начал погружаться в песок.

Гарраско вскочил. Укрывавшая его дюна вдруг начала осыпаться и проваливаться, образуя воронку. Он хотел было убежать, но песок превратился в бурлящее море, в прожорливую пучину. Гарраско упал, покатился по дюне; песок снова забил ему весь рот. Он сплюнул, прокашлялся и был уже готов закричать от отчаяния и сдаться, как пустыня внезапно стала ровной, расчесанной лунным светом.

Тишина.

Смерть.

Падающие непонятно откуда куски железа.

Гарраско поднял один. Это оказался портсигар из латуни – стандартный, бортовой. На крышке выгравировано семь букв: Р О Б Р Е Д О.

Открыл. Две неразрезанные сигары, все еще в обертке.

Робредо? Снова этот прокля́тый корабль. Он его узнал, как только в первый раз коснулся металла.

Бросил сигары в песок. Повертел портсигар в руках и отшвырнул в темноту.

– Скотина! – заорал он.

Ничего не слышно, даже звука собственного голоса.

Куда ни глянь – везде куски мяса и ошметки птиц. Скрюченные, покалеченные тела товарищей.

Изрезанные летающими пилами. Обезглавленные. Перемолотые.

Рагу из мяса, перьев и кусков железа.

Гарраско стоял и смотрел на корабль, ставший его родным домом. Погруженная во мрак Афритания сливалась с ночным небом и напоминала черную шахматную фигуру из металла, обмякшую на своих колесах.

Накренившаяся. Покосившаяся. На палубах тут и там что-то горело, выпуская столбы дыма.

Почти все шины в носовой части проколоты, спущены.

Но Гарраско не сомневался: именно плоть Афритании пострадала сильнее всего. Может быть, уже непоправимо.

«Я слышал одну легенду: не знаю, когда случилось то, о чем в ней говорится. Наверное, очень много лет назад, еще до того, как корабли заключили свое дьявольское соглашение с птицами. Во времена, когда на верфях были только кузнечные горны и огромные доменные печи, а тысячи кузнецов трудились без устали, день и ночь, чтобы выковать металл…

Говорят, какой-то корабль вернулся из ада невредимым. Тот корабль был торговым, перевозил грузы по пустыне, и вот однажды, совершая привычный маршрут, пропал на долгие недели.

Тогда в песках он потерпел крушение – может, экипаж ошибся в маневрировании, но, скорее всего, поломка случилась из-за долгого бегства от судна побольше. Для ремонта нужны запчасти, но их не было, да и починку все равно бы провести не удалось – двигатели отказали, а неприятельский корабль все приближался. Говорят, большая часть экипажа вышла на пески в отчаянной попытке сбежать от преследователей, с призрачной надеждой встретить какое-нибудь судно, которое их спасет. Говорят, из-за жары и жажды оставшиеся на борту сошли с ума.

Первыми обломки того корабля обнаружили кочевники: трупы членов экипажа были зверски изуродованы – каша из мяса и лохмотьев. Их предали погребению в песке. Что произошло тогда на борту, не знал никто, но вряд ли только жажда и голод заставили людей, озверев от слепой ярости, поубивать друг друга.

Говорят, прошло несколько часов, и стаи ромбокрылов и других падальщиков выкопали трупы из дюн, растерзали их, а кости рассеяли на сотни метров вокруг.

После пира птицы решили остаться на корабле. С этим раскаленным, торчащим из песка металлом их неразрывно что-то связывало – возможно, как раз такая неожиданная обильная пища.

О том, что было дальше, легенда умалчивает. Внутренние, встречавшиеся мне в колодцах за эти долгие годы, рассказывали, что корабль не оставался неподвижным. Что птицы видели, как он все сильнее уходит в песок, как его поглощает дюна – или ржавоед… Говорят, каждый раз, когда это случалось, птицы по несколько дней парили в безоблачном небе, ожидая, пока корабль не появится снова».

Зажав факел в зараженной руке, Гарраско вскарабкался по веревочной лестнице, свисавшей с борта корабля, перебрался через перила, встал на палубу и прислонился к поручню, стараясь отдышаться.

Он, шестидесятитрехлетний моряк, богом забытый Внешний, чувствовал себя старым и совершенно измученным.

Тишина. Жар, исходящий от металла. Мрак, освещаемый кострами пожаров. Он еще раз напряг слух: ни звука. За этот издевательский подарок стоит благодарить Робредо? Видимо, да.

От Афритании воняло горелым маслом и смертью.