Хроники ржавчины и песка

Дождь побывал повсюду – и на самой высокой мачте, и в самом нижнем трюме, куда раньше не проникал даже ветерок. Но, похоже, механизмы корабля повреждены не были, как и котлы, которые по-прежнему вырабатывали достаточно пара.

Гарраско поднес к лицу уцелевшую руку: на секунду перед глазами побежали звездочки, одна за другой исчезающие между пальцами. Попытался схватить другую, но на ее месте была пустота. Яростной бури он почти не помнил: лишь треск молний, оглушительный раскат грома и ослепительно яркую вспышку в тот момент, когда от корабля отсекало кусок. Проснулся через несколько часов после грозы и обнаружил, что исчезла не только огромная часть носа Афритании, но и его правая рука.

Что означает его новое состояние? Как он будет теперь жить в ледяном металле корабля? Гарраско вдохнул влажный воздух, пытаясь отогнать боль от ампутированной руки.

В любом случае на корабле есть Внешний, человек из плоти и крови, хотя, подумалось Гарраско, такая буря вполне могла выбросить того за борт.

Он встал на колени и уцелевшей рукой три раза ударил по металлу.

Прислушался. Но с палуб доносилось только журчание воды, стекающей вниз. Гарраско, который уже испытал на себе молнию, бьющую как хлыст, подумал: а что чувствует Внутренний, когда идет дождь? Ему щекотно, противно, больно?

В свете единственной луны Гарраско смотрел на поврежденные колеса, подернутые зеленоватой дымкой. От удара молнии морда Афритании с выставившейся вперед нижней челюстью стала еще уродливее, чем после атаки Робредо, как будто гигантская стальная кувалда сломала каждую косточку, каждый хрящ на лице, которое и так было обезображено. Огромный кусок корпуса оказался отрезан, к тому же произошел взрыв, разорвавший на куски нос и разметавший осколки на многие десятки метров.

И надо же было такому случиться, когда до Мехаратта оставался один день пути и все вроде шло нормально. Еще вчера по правому борту где-то в миле маячил небольшой корабль, а другой – слева, чуть ближе, но теперь от них не осталось и следа: Афританию окружала лишь кромешная тьма, только за кормой виднелись отсветы далекого пожара, а ветер доносил запах гари и смерти.

Где же этот придурок Сарган? Почему не отзывается?

Гарраско, кипя гневом, еще шесть раз ударил по железу. Афритания ведь не такая уж и гигантская. Особенно теперь, когда грозы и проклятые враги отсекли от нее несколько огромных кусков, оставшихся на дюнах, как покореженные за`мки из железа («что, если на одном из таких островков оказался и Сарган?»).

Другие же части Афритании не отвалились, но умерли – и конец их был жесток: они обгорели, изогнулись или обрушились в трюмы: потом корабль выбросит эти куски под колеса, которые их перемелют. Такова участь всех кораблей-городов… Целые кварталы превращались в горы испещренных пробоинами, почерневших обломков («что, если среди них оказался и Сарган?»).

В пустыне темно хоть глаз выколи, только иногда в полузасыпанном песком обломке отражается луна.

Самые страшные молнии ударили с неба во время грозы. Будто взбеленившиеся хлысты. И Афритании уж точно досталось больше, чем другим.

«Как я, искалеченный, смогу в одиночку пришвартоваться в Мехаратте? Я ведь всего лишь Внутренний, вырванный из собственной скорлупы, который видит только бесконечную ночь… И имеет только одну руку!»

– САРГАААААН! – прокричал Гарраско, но изо рта не донеслось ни звука.

Крыша под ногами задрожала, и Найле показалось, будто она смотрит на всю панораму через мыльный пузырь или крыло гигантской стрекобабочки.

В мгновение ока все встало с ног на голову.

Цепочка у нее в ладони раскалилась. Девочка резко подняла голову и увидела, что механокардионик протягивает руку. Едва успела за нее ухватиться.

За спиной раздалось хищное щелканье клюва, как лязганье захлопнувшихся щипцов.

Металлическое чавканье.

Грохот, скрежет, скрип. Словно железо трут на терке.

Азур подхватил девочку на лету, перевернул вниз головой, посадил себе на плечи, а потом снова поставил на крышу здания. На какой-то миг Найла почувствовала тошнотворную пустоту в животе и увидела, как корабли и небо меняются местами, а за Мехараттом исчезают горы. Страх, головокружение.

– Спасибо! – только на это ее и хватило. В ушах все еще слышались удары, отдававшиеся эхом в недрах металлического дома.

Половина крыши здания исчезла.

Найла сглотнула.

– Что это за фигня?

– А что ты видела?

Голова все еще кружилась, но девочка попробовала вспомнить:

– Земля ушла из-под ног.

– Отлично. И все?

Найла боялась пошевелиться: вдруг это странное землетрясение начнется снова?

– Дом раскрылся и…

– И…

– …проглотил гребень.

Азур медленно кивнул:

– Этот квартал – живой. Металл здесь постоянно меняет форму. Обычно дом просто ищет железяки на обед и ленится охотиться за сердцами, но никогда не знаешь наверняка.

– Ты бывал здесь раньше, да?

Механокардионик жестом показал, что лучше отойти подальше от пропасти.

– Именно это я и пытался тебе сказать.

Найла бросила на него свирепый взгляд:

– Ты говорил, что мы можем пойти перекусить, а теперь от страха я захотела есть еще сильнее.