Хроники всего мира: Время расцвета

Беспробудная серость. Её сменяла ночами тьма, потом серость вспоминала, что она здесь главная, и вытесняла черноту, у которой был хоть какой-то цвет. Снова наступало безразличие, усталость не отпускала даже по утрам, когда едва-едва хватало сил, чтобы умыться. Словно пылью гранитного камня окружали людей голод, холод и злоба. Никто уже не ждал нового семнадцатого года, просто хотелось, чтобы всё закончилось. Вообще всё. Лишь бы не было этой поганой серости, сырости и безразличия. Есть уже не хотелось. Это по первости голод выматывал, высасывал силы. Потом пришла апатия, лишь Викки ещё вяло переживала, поела ли дочка. Та клевала по чуть-чуть, таяла на глазах – и без того маленькая, крохотная, она словно растворялась в воздухе. Эмма не знала, чем помочь соседке, ей самой едва хватало сил, чтобы встать. Огород почти ничего не родил, что не сгорело в июне, то сгнило в августе. Кое-как женщины выпотрошили из земли какие-то клубни, просушили их и уложили в деревянные ящики в кладовую на заднем дворе. Но чтобы протянуть на этом всю зиму – нечего было и мечтать. Картошку уже давно варили только в мундирах, чтобы экономить на очистках: тонкая шкурка тогда снималась легко, и ничего не шло в помои. Взрослые вообще ели овощи с кожурой, лишь Фанни привычно хныкала, если еда не походила сама на себя. Хлеба давно уже не видели, ели что-то клейкое, из картошки и серой муки, да и того было мало – крохотный кубик, чтобы рассасывать во рту подолгу, чувствуя, как расползается в кашицу, затягивается в сжавшийся желудок. Иногда с фронта приходили посылки от Эрнста: то сушёный горох, то сухари. Однажды почтальон принёс коробку, в которой оказались мясные консервы – жареный ростбиф в бульоне. Эти три банки решили отложить на рождество, чтобы сделать похлёбку. Теперь по карточкам продавали не только продукты, но и чулки, одежду и обувь. Даже хорошо, что Фанни оставалась крохой, иначе Виктория с ума бы сошла придумывать, во что одеть и обуть малышку. Одна лишь Тете не требовала хлопот, бряцала как прежде колокольцем на хоботе – теперь ещё более тоскливей, чем всегда. Свинец на небе, свинец на душе…

Не проходило двух недель, чтобы Штрассер не сообщал об очередной потере. Однажды, когда уже вечерело и Эмма собиралась домой, в кабинете Цеппелина зазвонил телефон. Граф ушёл на верфь, помощница – в шляпке, но ещё без пальто – сняла рожок. Послушала, покивала, привалилась к косяку. Постояла так немного, затем подошла к таблице и печально покачала головой. Привычным уже жестом сняла её, переложила на приставной стол и записала возле двух дирижаблей одинаковую пометку – 28.11.1916, сбит британским перехватчиком. Цеппелина она решила не искать: он и сам увидит, а подробности она расскажет утром. Эмма вышла в тяжёлый как ртуть ноябрьский вечер. Свечи экономили, дома стояли тёмные, лишь где-то за окнами хозяйка с зажжённой щепочкой в руках проходила из комнаты в кухню. Ни снега, ни дождя не было, но висевшая в воздухе вода чувствовалась кожей. Эмма отперла дверь, кликнула:

– Фанни, я дома.

Было непривычно тихо. Девочка обычно тут же шуршала и выходила в сумраке навстречу. Эмма забеспокоилась, прошла на кухню, в гостиную – никого.

– Малыш, ты где?

Поднялась в комнаты наверху: ни у Хуберов, ни уж, конечно, в собственной комнате девочки она не нашла. Остерман быстрым шагом спустилась вниз, прошла через ванную комнату на задний двор. Покрутилась в темноте, позвала Фанни, развернулась и тут увидела в кладовой разгром. Дрова были перевёрнуты, консервов и ящиков с овощами не было.

– Фанни! – истошно закричала на всю улицу Эмма. Ни разу не испытавшая материнских чувств, она вдруг похолодела от ужаса потери. – Фанни, где ты?!

В коридоре, за туалетной дверью, раздался скрип половиц. Эмма бросилась в дом, рывком распахнула дверь и увидела, что на полу сидит малышка, бледная от страха. Через всю её голову тянулась седая прядь волос.

– Боже, – выдохнула Эмма, – что случилось? Что с тобой?

Девочку мелко затрясло, она прижалась к соседке всем телом и беззвучно заплакала.

Уже поздно ночью, когда вернулась с работы мать, и ужас отпустил, Фанни рассказала, что «большие мальчишки» залезли на задний двор и распотрошили кладовую. Они хотели пошарить и в доме, но, видимо, их спугнул кто-то из соседей. Голодные набеги не были новостью, и раньше школота вламывалась в сараи и амбары, чистили осенью сады, но в деревне Цеппелина эксцессов ещё не было. Утром следующего дня Эмма зашла к администратору Нойнеру и попросила установить замок в заднюю дверь дома. Викки осталась с напуганной дочерью дома и передала через подругу записку для своего бригадира с просьбой перевести её в ночную смену – так они с Эммой смогут поочерёдно обеспечивать хоть какую-то защиту своего скромного жилища.