Хронология воды

Но ничего этого я не сделала. Иногда взрослеешь буквально за минуту.

Я довольно спокойно сделала добрый глоток из фляжки со змеиным узором — словно в моей ДНК было записано, что да, осилю. Я не сводила с нее глаз, а она смотрела на меня, и мне нравилось — как она смотрела, а не то, что оказалось у меня во рту. На вкус это была точно не водка. Скорее, духи «Эсте Лаудер», если кто-то осмелится их выпить.

Потом она сказала:

— Быть плохой хорошо, скажи? — и засмеялась.

Я прикусила щеку, чтобы не раскашляться и не блевануть. Как можно лучше стараясь быть плохой.

Сиенна Торрес обхватила меня рукой за талию. А я обвила рукой ее плечи и шею. И почувствовала запах ее кожи. Я ее не укусила, ничего такого. И не трахнула, как маленькая обезьянка. Она помогла мне пройти весь путь до маминой машины, за которую мне каким-то чудом не стало до смерти стыдно, и мимо парней, которые как обычно поджидали ее снаружи.

На заднем сиденье маминой машины меня так распирало от счастья, что я чуть не дристала. Смотрела на нее сквозь стекло, и на этот раз она тоже смотрела на меня. Я была пьяна от ее прикосновений. И всё еще чувствовала ее запах: хлорка, и водка, и «Нивея», и п-п-п-пена для бритья, и кондиционер «Суав». Ни о чем ни о чем ни о чем другом я не думала всю ночь, всю неделю, весь следующий год. В тот вечер, на полпути домой, в переднем кармане толстовки я нащупала кое-что. И лукаво опустила туда руку, сидя за маминой спиной.

Это была фляжка Сиенны.

НЕМЕЗИДА

Гнев — это забавно.

Он сидит внутри тебя, огрызаясь, всю жизнь и ждет максимально ироничного момента, чтобы вырваться наружу.

Знаете, почему я получила докторскую степень по литературе?

Потому что на последнем курсе Орегонского университета, Чан-Рэ Ли[41], преподаватель мастерской творческого письма, назвал мой рассказ «банальным». Заканчивая магистратуру по литературе, я посещала эту мастерскую: после всей возни у Кизи я безостановочно мечтала писать. И когда Чан-Рэ Ли сказал, что моя история и ее сентиментальность банальны, знаете, что я подумала? Я подумала: хотела бы я встретить тебя в темном переулке Юджина, когда выйдешь из бара, и расквасить твое самодовольное лицо, мелкое ты ничтожество.

Не сказала бы, что горжусь этим. Я имею в виду, что если бы всё, что мы на самом деле думаем, появлялось бы на бумаге, у нас было бы… гораздо больше неприятностей.

В тот день я ходила и дымилась — дымом женщины, понятия не имеющей, как использовать свой интеллект, и обвиняющей в этом мужчин. Я знала, как заставить предложение звенеть. Но и с кредитом доверия, выданным мне Кизи, я не сильно продвинулась. Как ни грустно, вынуждена это признать. В Орегонском университете практически каждый из тех, кто не попал в прекрасную безумную «мастерскую», ненавидел и смешивал с дерьмом нас, попавших. Панков. И «роман» наш тоже оказался куском дерьма, так что у меня попросту не было никакой литературной валюты. Рассказ, что вызвал у Чан-Рэ Ли снисходительный словесный понос, — он был от лица Кэдди из «Шума и ярости». Напоследок я среди прочего говорила с Кизи и о том, что мечтаю написать такой рассказ — как, возможно, хотела бы любая молодая женщина, прочитавшая роман. Ну вот я и написала его, и принесла его на занятие в мастерскую. И Чан-Рэ Ли назвал его «банальным».

Заныривая уточкой-аспиранткой в историю литературы, я написала и другие рассказы. От лица Доры. Жанны д’Арк. Эммы Бовари. Эстер Прин. Елены Троянской. Любовницы де Сада. Медузы. Евы. И Статуи Свободы. Улавливаете мотив?

В моем рассказе Кэдди живет в настоящем. В соседнем с парнем доме. Она сексуально ненасытна, и одновременно он пугает ее и слишком белой кожей, и слишком крупной для его тела головой, и гигантским бугром на брюках, и звуками, которые вырываются из него вместо речи, и чистой физической грубой силой, однажды она идет прямо к нему домой и раздевается перед ним.

Он что-то мычит, это же Бенджи.

А потом набрасывается на нее, трахает и почти убивает.

И ей это нравится. Она смеется, потом плачет, а затем приезжает скорая.

Банально.

Так что я пофантазировала о темном переулке, подвыпустила пар, предала проклятью слова Чан-Рэ Ли — и решила получить докторскую степень.

Да пошли вы все, «писатели». Ю-ху!

Я сделала перерыв с мастерскими — хотя, по правде говоря, буквально как ПРИЗРАК мотылялась по коридору у кафедры творческого письма. Не знаю зачем. Просто всё время там оказывалась: разглядывала объявления на доске, изучала расписания чтений и брала флаеры у канцелярских задротов. Дважды прошла мимо высоченного парня с хвостом, ужасно похожего на Марлона Брандо, но не заговорила с ним. Студент кафедры письма.

Иногда на наши решения влияют зависть, слабость и мелочность. Но решения эти реальны настолько, насколько только возможно.