Хрупкие вещи. Истории и чудеса

В дальнем углу была дверь, и под его взглядом она открылась.

В комнату вошел человек. У него на лице были написаны ужас, и высокомерие, и гордыня. Человек, одетый дорого и элегантно, неуверенно шагнул раз, другой и замер.

И увидев этого человека, он сразу все понял.

– Время здесь текуче, – сказал он новоприбывшему.

Сувениры и сокровища

Keepsakes and Treasures. © Перевод А. Комаринец, 2000.

Пес принца я! – я рыкну на вопрос. —
Скажите, сэр, а чей вы сами пес?[18]

Александр Поуп. «Надпись на ошейнике пса, которого я подарил его королевскому высочеству»

Можете считать меня ублюдком, если хотите. Не ошибетесь, как ни посмотри. Мама родила меня через два года после того, как ее заперли «в ее же интересах», и было это в 1952-м, когда пара горячих ночек с местными парнями зарабатывала тебе диагноз клиническая нимфомания, после чего тебя прятали с глаз долой – «в интересах твоих и общества» – по слову двух врачей. Один из них был ее отец, мой дед, а второй – его партнер, с которым они делили врачебную практику в Северном Лондоне.

В общем, я знаю, кто был мой дед. А отец – любой, кто трахнул мать в здании или на территории «Приюта святого Андрея». Чу́дное словечко, а? Приют. Сразу на ум приходит убежище, где укроешься от жестокого и опасного внешнего мира. Ничего похожего на эту дыру. Я ездил поглядеть, когда он еще стоял, – его снесли в конце семидесятых. Там по-прежнему воняло мочой и сосновой дезинфекцией для пола. Длинные, темные, плохо освещенные коридоры с гроздьями комнатушек вроде камер. Если б вы искали ад, а нашли «Святого Андрея», вы б не расстроились.

В ее истории болезни говорится, что она раздвигала ноги перед кем угодно, но я сомневаюсь. Она же взаперти сидела. Если кто захотел бы ей вставить, ему пришлось бы раздобыть ключ от ее камеры.

Когда мне было восемнадцать, я последние летние каникулы перед университетом охотился за теми четверыми, кто скорее всего мог быть моим отцом: два санитара психиатрички, врач тюремного отделения и управляющий приютом.

Маме было всего семнадцать, когда за ней закрылись двери. У меня в бумажнике есть маленькая ее фотография, черно-белая, снятая перед тем, как маму заперли. Мама опирается на крыло спортивного «Моргана», припаркованного на каком-то проселке. Она улыбается, вроде как с фотографом кокетничает. Ты была просто красоткой, мама.

Я не знал, который из четверых мой папочка, поэтому убил всех. Трахал-то ее каждый: я заставил их сознаться, а потом прикончил. Лучше всех был управляющий, краснолицый и упитанный старый развратник, и таких подкрученных усов я уже лет двадцать не видал. Я наложил ему жгут из его же гвардейского галстука. Изо рта у него пошла пена, а сам он стал синий, как невареный омар.

В «Святом Андрее» были и другие, кто мог оказаться моим папашей, но после этих четверых я перегорел. Сказал себе, что разобрался с четырьмя самыми вероятными кандидатами, а если задрючу всех, кто мог дрючить мою матушку, дело кончится бойней. Так что я завязал.

На воспитание меня отдали в местный сиротский дом. Если верить истории болезни, маму стерилизовали сразу после моего рождения. Не хотели, чтобы мелкие пакости, вроде меня, еще кому-то помешали веселиться.

Мне было десять, когда она покончила с собой. В 1964-м. Мне было десять лет от роду, я еще играл в «каштаны» и по мелочи воровал сласти в кондитерских, когда она, сидя на линолеуме в своей камере, пилила запястья осколком стекла, который раздобыла бог знает где. Она и пальцы себе раскроила, но своего добилась. Ее нашли утром – липкую, красную и холодную.

Люди мистера Элиса наткнулись на меня, когда мне было двенадцать. Замдиректора сиротского дома считал нас, мальцов с исцарапанными коленками, своим личным гаремом секс-рабов. Не сопротивляйся и в награду получишь больную попку и шоколадку «Баунти». Будешь трепыхаться – пару дней проведешь взаперти с ужас какой больной попкой и сотрясением мозга в придачу. Мы его прозвали Старой Соплей, потому что он ковырял в носу, когда думал, что мы не видим.

Его нашли в гараже, в его собственном синем «Моррисе Миноре»: дверцы заперты, а кусок ярко-зеленого садового шланга шел от выхлопной трубы в переднее окно. Коронер объявил «самоубийство», и семьдесят пять мальчишек вздохнули посвободней.

Но Старая Сопля в годы труда на ниве воспитания малолетних оказывал услуги мистеру Элису, когда, скажем, следовало позаботиться о главном констебле или приезжем иностранном политике, у которого слабость к мальчикам, и мистер Элис послал пару своих следователей – убедиться, что все тип-топ. Когда же они сообразили, что единственный возможный преступник – двенадцатилетний мальчишка, они едва не уписались со смеху.