Хрупкий разум. Нейропсихолог о том, какие сбои происходят в мозге и как это меняет личность человека

В любом случае, если принимать во внимание значение, приписываемое определенным общим баллам этого скринингового теста, я бы классифицировал когнитивный статус Хавьера как легкое нарушение. Но настаиваю, что этот способ не вызывает у меня особого доверия. Особенно меня поразило то, что когда попросил Хавьера написать предложение – единственное, что он смог сделать, это написать бессмысленное слово, которое явно даже не было предложением: «коруллон».

Затем, когда попросил его скопировать простую фигуру, состоящую из двух пятиугольников, он с некоторой медлительностью нарисовал фигуру, которую показываю ниже.

Субъективное впечатление Хавьера, что его единственной проблемой была некоторая неуклюжесть правой руки, не соответствовало действительности. Как всегда, хотелось посмотреть, насколько он способен усваивать информацию, а также вспоминать ее с помощью или без нее по истечении двадцати или тридцати минут.

Ему было трудно учиться, из-за чего было трудно запоминать, даже с подсказками. Несмотря на это, по мере того, как я предъявлял списки слов, ему удавалось узнавать все больше и больше, и через некоторое время он показал себя вполне способным запоминать выученное и не забывать.

Хавьер был способен генерировать слова по определенной фонетической команде (например, начинающиеся с буквы «р»), но у него были определенные трудности со словами, которые должны были генерироваться по семантической команде (например, названия животных). Что касается способности называть предметы, то его успеваемость была нормальной, но структура речи и использование грамматики были недостаточными, как и его письмо, которое было глубоко обеднено.

Я попросил его как можно быстрее соединить на бумаге последовательность возрастающих чисел, и это заняло целую вечность. Далее усложнил задачу, попросив чередовать цифры в порядке возрастания и буквы по алфавиту так, чтобы соединить их следующим образом: 1 – А – 2 – Б – 3 – С. Он был абсолютно не способен на это.

Я показал целый ряд наложенных друг на друга фигур, которые он идентифицировал с большим трудом, но, когда дело дошло до попытки провести различие между разными вариантами, каков угол или ориентация в пространстве ряда линий, он проявил большое затруднение. Видя этот набор проблем, столь очевидный в отношении управления зрительной и пространственной информацией, мне не показалось странным, что копия, которую ему удалось сделать со сложной фигуры, ассоциировалась с целым рядом признаков, явно указывающих на значительную трудность в восприятии и узнавании «целой» показанной фигуры.

Проблема заключалась не в плане или применяемой стратегии, я смог увидеть здесь хаотичный набор частей фигуры, не связанных друг с другом, это была симультаногнозия. Очевидно, дело было не в неуклюжести в правой руке.

До сих пор многие симптомы, которые проявлял Хавьер, свидетельствовали о явном поражении теменных областей, особенно правого полушария, не забывая при этом, что другие территории, участвующие в грамматической обработке, письме и определенных лобных процессах, также терпели неудачу.

Я попросил его поднять правую руку, которая, по его мнению, была неуклюжей, и он поднял ее. Затем я поднял правую руку и сложил пальцы, имитируя жест победы. Попросил его сделать то же самое. Это простой жест, который все знают, и, более того, даже если он и неизвестен, то не вызывает никаких затруднений. Прежде чем начать движение, он повернул голову, чтобы посмотреть на свою поднятую руку, а затем медленно поднял указательный палец, снова посмотрел на мою, снова – на свою, поднял три пальца, снова посмотрел на меня, опустил безымянный палец и, проверив несколько раз положение своих пальцев по отношению к моим, воскликнул: «Все!» Потом я делал другие жесты, несколько более сложные, которые он повторял с таким же трудом и всегда смотрел на свою руку.

Когда мы говорим об апраксии, то говорим об изменениях в производстве жестов, которые могут возникнуть в результате утраты программ или концепций, связанных с определенными движениями, например, жестами, определяющими использование бумаги и конверта. Также изменения могут произойти в результате утраты или затруднений в процессах выбора двигательных программ, задающих последовательность действий или поз. В первом случае это идеационная или идеаторная апраксия. Это разновидность апраксии, которую обычно наблюдаем, например, при болезни Альцгеймера в виде «неумения пользоваться» столовыми приборами, расческой, листом бумаги, конвертом и так далее. Во втором случае говорят об идеомоторной апраксии, она становится более очевидной при построении неизвестных жестов или поз, для которых нет выученной программы, или при правильном выполнении жестов, составляющих или определяющих определенные действия, например, чистка зубов. Во многих случаях при идеомоторных апраксиях полагают, что апраксия – это отсутствие движения или абсолютная неспособность жестов, но существует бесконечное количество ошибок при апрактическом типе или признаках, указывающих на проблемы апрактического типа.