Хрущевка. Советское и несоветское в пространстве повседневности

Создатель первой послереволюционной антиутопии «Мы» (1920) Евгений Замятин описывал дома будущего как «божественные параллелепипеды прозрачных жилищ». Люди в таких зданиях существовали «всегда на виду, вечно омываемые светом», так как им «нечего скрывать друг от друга». И все же в городе-государстве под властью «Благодетеля» существовало «право штор» – выделение с помощью кусков материи небольшой части общего пространства. Здесь в специально обозначенное время по предъявлению розовых билетиков можно было «творить любовь». Кажется, что идею подобной интимизации места для секса и отчасти актов репродукции потомства Замятин «списал» с практик жизни в российских дореволюционных казармах для рабочих. Там семейные пары тоже отгораживали свои «спальные места» занавесками.

После окончания Гражданской войны российские архитекторы-конструктивисты предлагали разнообразные способы индивидуализации пространства для сна и секса. В большинстве случаев «как бы» спальни планировалось выделять в строящихся домах-коммунах. В середине 1920-х сотрудники Бюро научно-технических кружков Ленинградского института коммунального строительства разработали проект под звонким названием «Октябрь в быту». Его создатели предложили возвести здание, в котором будет проживать «одинаковое количество мужчин и женщин». Их размещали в двухкоечных спальнях для супружеских пар и в четырехкоечных «холостых кабинах».

Еще в более жесткой форме идею коллективизации быта презентовал архитектор Николай Кузьмин. Он планировал сделать в доме-коммуне общие спальни на шесть человек. Муж и жена на законном основании могли в соответствии с особым расписанием уединяться в «двуспальню», или «кабину для ночлега». Кузьмин позиционировал себя принципиальным сторонником разрушения традиционной семьи и полагал, что она в доме-коммуне будет реализована «как чисто товарищеский, физиологически необходимый, исторически неизбежный союз рабочего мужчины и работницы-женщины». При таком подходе казалось вполне достаточным выделения для секса и сна условных помещений. Неудивительно, что они носили название «кабин для ночлега» (курсив мой. – Н. Л.). Ведь в русском языке словом «ночлег» обозначают отдых «вне дома». Советские конструктивисты, таким образом, явно не стремились к утверждению статуса постоянной спальни в массовом жилье и к повышению престижа брачного союза. Эта позиция во многом соответствовала инициативам большевистской власти.

В России с конца 1917 года начались активная либерализация половой морали и демонтаж того, что Владимир Ленин называл «мещански-интеллигентски-крестьянским… пошлым и грязным браком без любви». Этому способствовал целый ряд советских законодательных документов. К их числу относятся декрет СНК от 16 декабря 1917 года «О расторжении брака», изымавший развод из ведения церкви и до предела упрощавший его процедуру; совместное постановление Наркоматов юстиции и здравоохранения РСФСР от 18 ноября 1920 года о легализации абортов; Кодекс законов о браке и семье 1926 года. Косвенным образом позиция власти в вопросе матримониальности не могла не отразиться на статусе пространства спальни или хотя бы индивидуальной постели как признаков прочности семьи.

Однако значительно более разрушительные последствия имела социальная политика Советского государства в 1920–1930-х годах. Все началось с большевистского «квартирного или жилищного передела». Помещения квартир утрачивали свои изначальные функции, что с документальной точностью описано в булгаковском «Собачьем сердце». Профессору Преображенскому удалось отстоять свое право «спать в спальне». Большинству «уплотняемых» повезло меньше. Недавние жители фабричных окраин вместе с клопами и нехитрым скарбом внесли в бывшие квартиры «буржуев» привычки и нравы городских трущоб. Они бесцеремонно пользовались принадлежавшими прошлым хозяевам вещами, а главное – требовали закрепить их за собой навечно. Из любопытных документов – так называемых «мебельных дел», – которые власти оформляли в ходе «квартирного передела», становится очевидным, что «пролетарии» тем не менее стремились получить и специфическую «спальную мебель». Она воспринималась как некий знак социального благополучия. Ведь, как правило, речь шла не о простой кровати. Один из «новых хозяев жизни», управляющий делами Северо-Западного бюро ЦК РКП(б) в 1922 году, требовал отдать ему в безвозмездное пользование набор мебели для спальни, состоящий из 12 предметов.