Хрустальные осколки

– Эни, я знаю, что ты злишься на меня. И притворяешься ты хреново. Можешь и дальше ненавидеть меня, мне уже плевать. Но ей хоть не пали меня, ладно? Маме не стоит знать о моей судимости. Да и вообще не говори ей… что это моя последняя с ней встреча.

В словах близнеца чувствовалась обреченность. Эни сухо переспросил:

– О чем ты, брат?

– Эни, я… я отличаюсь от тебя и мамы. Я другой.

– Ты странный, – проворчал Эни.

– Я не странный, Эни. Ты тогда правильно заметил. Я не дух, не бог и не тень. Как и ты. Только в тебе Тьма не прижилась, в отличие от меня.

– Не понимаю! – схватился за голову Эни. Брат в очередной раз нес околесицу. Как вдруг глаза и руки потемнели. И стали черными, пугающими. Брат напоминал жуткого двойника из сна. Эни пошатнулся. Кто они такие? Что это за магия!

– Мы – полукровки, ни то ни се! Поэтому нас никогда не принимали. Ведь мы как побочный эффект. Като, кстати, знает и знал об этом всегда, поэтому и сейчас меня контролирует. Ну, как… – он зачесал ладонью свисающие на лицо пряди. – Короче, вы как два таких луча солнца в моей жизни. А мы с тобой как части одного целого. И если быть совсем честным, то я никого не любил так, как тебя. Правда. Ты всегда был для меня этим спасительным лучом. Но этот луч может и сжечь меня на хрен. И я не хочу, чтобы мама догадалась и расстроилась, понимаешь? Так мы никогда не выберемся отсюда, и никто не вытащит нас. Такое себе.

Дэвиан смотрел на него мерцающими обсидианами.

И невольно вспомнились строчки из письма брату от сумасшедшего незнакомца:

«Свет смертелен. Держись подальше от своего брата и особенно от матери. Она – чистый Свет. Помни, кто ты. Ты – Тьма. Вечная Тьма и великая…»

Слезы хлынули из глаз и смыли накопившуюся обиду. Голос дрогнул.

– Пожалуйста, нет! – взмолился Эни, прижимаясь к брату. – Скажи, что есть другой выход! Другой!

Дэвиан обнял его, как прежде, только родные речи больше не успокаивали.

– Эни, роднуля, единственный выход – это счастье нашей мамы. Когда она радуется, то вокруг все сияет, ты же видишь! Будь мы рядом с ней, то давно бы разрушили этот гребаный барьер и ей не пришлось бы мучиться в одиночестве.

– Брат, ну почему… Ну как! – не находилось нужных слов. Они застыли на губах узорчатыми звездами, пока Дэвиан трепал его по макушке.

– Эни, наш влиятельный дядя прекрасно знал, чем закончится наша встреча с мамой. И мудрецы, естественно, знали. Учитель предупреждал меня. Поэтому и оттягивали, как могли, пока какая-то мразь из Небесного совета не организовала на тебя покушение. Что б он сдох, тварина! Как же я хотел его размазать! Но не нашел ничего, никакой зацепки. Даже через его прислужников не удалось выйти. Но я не могу больше терять ни свое, ни твое время. Сейчас я здесь, и я готов принять свою судьбу. Это плата за все, что я натворил за эту жизнь. Такой вот у тебя брат. Пора б уже отличиться чем-то хорошим и добрым, да, Эни?

Но он только всхлипывал, отказываясь верить Дэвиану и мириться с предстоящей потерей.

– Эни, мне жаль, но мы с Хати должны были арестовать твоего приятеля. И это я спровоцировал тебя на ссору. Прости за этот весь спектакль, но мне надо было оборвать нашу связь, понимаешь? Я не хочу, чтобы еще и ты пострадал. Ты нужен маме.

– Ты нужен мне, – шмыгнул носом Эни и неохотно промямлил: – И своей женщине.

– Люкси проводила меня. Она знает.

Эни и в страшном сне боялся представить, скажи он подобное ближнему.

«Я не вернусь больше, и не плачь по мне…» – от подобных мыслей кольнуло в груди, и Эни перевел тему прощального разговора:

– Зачем ты разбил зеркало?

– Чтобы обезопасить тебя. Тебе эти интриги ни к чему. Эта Элита способна на любую мерзость, – скривился Дэвиан и плюнул в знак презрения.

– Но Маттиас так же дорог мне, как и ты! Прости меня, брат. Я бы никогда не поднял на тебя клинок. Никогда! Но и выбирать между вами не хочу. Ты мне родной телом, а он – душой, – признался Эни, боясь услышать из родных уст насмешку.

Но Дэвиан спокойно принял откровения брата:

– Тогда и не выбирай. Дорожи нами обоими.

– Прости, прости, пожалуйста.

Но Дэвиан сменил тему дружбы брата на горькую безысходность:

– Эни, роднуля, не оплакивай меня, ладно? И защищай маму, береги ее. Стань сильным и превзойди меня. И подружись, наконец, с клинком!

Эни улыбался, роняя слезы. Дэвиан нежно прошептал без грубости и ругательств:

– Я люблю тебя, Эни.

– И я люблю тебя, Дэйви.

– Ты наконец-то назвал меня по имени!

– Да!

Они смеялись и вспоминали счастливо проведенное время. И минуты неумолимо таяли солью на губах.

Братья вернулись к матери, устроившись рядом. Они внимали хрустальному пению, крепко держась за руки, будто никогда не разлучались. Амала ласково улыбалась сыновьям и пела. Даже души боялись разрушить семейную идиллию.

Эни оттягивал песенный ритуал как мог. Дэвиан же кивнул ему, отстраняясь:

«Пора…»

И это же «пора» прозвучало реквиемом.