– Папа! – крикнул он, распахивая дверь, и увидел, как за порогом кружатся вперемежку со снежинками белые мотыльки – много, много мотыльков, почти столько же, сколько и снежных хлопьев. Ветер подхватил их и швырнул в лицо мальчику – и он успел удивиться внезапной колкой боли, но тут какая-то неведомая сила вырвала у Макса из рук дверную ручку, дверь захлопнулась, и он полетел на пол от чьего-то сильного тычка.
Максим закричал.
На этот крик, пронзительный и жалобный, первой примчалась Шинук, принялась громко лаять и рычать на дальний тёмный угол под лестницей. Следом прибежала перепуганная Лиса. Сначала она подумала, что брат упал с лестницы. Как только ей удалось его немного успокоить, Макс сбивчиво рассказал ей и про бабочек за дверью, и про чьё-то присутствие в доме.
– Т-т-от-К-кто-Стоит-За-Шторой! – всхлипывал Макс. – Это он, он! Я точно знаю, это он! Как схватил меня, ка-ак толкнул, Лиса, я не сам упа-а-ал!
Лиса вспомнила слова Хэмиша. «Прилетят в метель…» Внутренне холодея, она подбежала к окну и распахнула тяжёлые шторы.
Девочка не сразу поняла, почему за окном белым-бело. Когда через секунду Лиса разглядела прилипшие к стеклу тонкие белёсые лапки и мерное шевеление тысяч белых крылышек, она зажала рот ладонями, удерживая рвущийся крик, чтобы ещё больше не испугать Максима. Бабочки, а точнее, ночные мотыльки, огромные, размером с указательный палец, копошились и скребли лапками стекло, словно хотели процарапать его и ворваться в дом. Гадость, гадость какая! Ей хотелось задёрнуть шторы и спрятаться, но тут вскочивший на подоконник Боб яростно зашипел, после – угрожающе завыл и с силой ударил по стеклу лапами, потом ещё и ещё. Сотни снежных мотыльков взвились в воздух и, смешавшись с хлопьями снега, растворились в метельной круговерти.
Макс, увидев это, заорал по новой.
Стелла не проснулась ни от воплей сына, ни от громкого лая Шинук. Лисе пришлось в одиночку успокаивать не на шутку перетрухнувшего Макса, хотя она сама порядком перепугалась и не могла унять дрожь в руках. После мотыльков и разговора с Хэмишем, который она передала брату, она уже была готова поверить и в страшного Того-Кто-Стоит-За-Шторой.
Но страшнее неизвестной силы, оттащившей Максима от двери, было нечто, приславшее к их дому мотыльков с метелью. Теперь Лиса уже не сомневалась: нельзя терять ни минуты. В опасности не только отец, но и мама, которую не добудиться, и Макс, который всхлипывает сейчас над куском пастушьего пирога, и мистер Хэмиш, растворившийся в тумане, – и чем быстрее они разгадают загадку деда, тем быстрее смогут вернуть отца.
– Ёлочные игрушки? – Лиса сворачивала и разворачивала лист с дедовыми стихами.
Максим покачал головой, сосредоточенно жуя. Голод оказался сильнее страха, и он подцепил вилкой ещё один кусок пирога.
– Я их все перебрал. Ничего похожего.
– У нас дома есть хоть что-то из хрусталя?
– «И спрятал ценность там, где в ряд под шапками снегов стоят богатыри…» Не очень-то похоже на наш дом, Лиса. Думается мне, дед спрятал их в лесу.
Но никаких других указаний Лиса в стихах не видела и задалась вопросом, почему именно эти стихи дед спрятал в заброшенном колодце. «Всё-таки тут ещё что-то есть», – пробормотала она.
– «Но зло не дремлет никогда. Едва горит моя свеча…» Дед любил использовать патетику в своих произведениях. Можно подумать, при наличии электричества он писал стихи по старинке, при свечах. – Лиса вздохнула. – И куриным пером, наверное.
– Гусиным, – поправил её Максим. – Пишут гусиным пером.
– Да какая разница? И где он чернила… – тут Лиса осеклась и посмотрела на брата широко распахнувшимися глазами. – Макс, если я права, то я – гений, ты понимаешь это, ботан?
Максим уже открыл рот, чтобы оспорить это утверждение, но Лиса сняла стеклянный плафон с керосиновой лампы и поднесла лист бумаги к самому огню.
– О, вечный творец миров Тайова, летящий над бездной на шёлковых нитях паучихи Кокъянгвиити… – пробормотала она, ни на минуту не изменяя своей любви к театральным представлениям. – Скажи, права ли я, и дед пользовался особыми чернилами и не зря написал про свет свечи? Ответь мне, творец миров…
И творец ответил.
На нагревшейся бумаге проступили рыжеватые строки.
Макс ахнул.
Торжествующая Лиса зачитала нараспев: