Хрустальный мальчик

– Сколько же посуды покупать-то придётся, а, – проворчал он и потёр лоб широкой ладонью. – Анна, вот сходила бы ты к ней, поговорила бы с ней по душам, что ли… вы же обе женщины, да ещё и мать с дочерью, может, тебя-то она и выслушает… да и неохота мне, чтобы мою да бабки покойной посуду тут расколотили по такому пустячному поводу.

Анна с опаской поглядела в сторону окна. Никого мать не слушала, если ей что в голову взбредало, и за идею могла ударить и оскорбить хоть дочь, хоть первого министра: не знала она в своей ярости удержу. Анна обхватила себя за плечи и пробормотала:

– Вот уж нет, не пойду я туда.

– Анна! – одновременно взмолились оба мужчины.

Телефон трескуче вопил со стены, а мать Анны выла и требовала:

– Да возьмите уже кто-нибудь клятую трубку! Слышать это не могу!

– Если её не успокоить, она всю посуду переколотит, – пожаловался дед, – вот же страшная женщина, а! Покойная бабка тоже была не робкого десятка, но чтобы такое чудить – такого я с нею никогда прежде не видывал. Ох, и выбрал же ты себе жёнушку, сын, ох, и жару она там подпускает…

Анна грустно взглянула на свою разомкнутую ладонь. Лежал в ладони, скукожившись, хрупкий маленький василёк: его ей подарил Землерой, когда они у самой границы леса расстались. Василёк не должен был увянуть, не говорил о таком Землерой; василёк должен был жить и радовать её бодрым сиянием, и он совсем не казался поникшим, пока не услышала она (а вместе с ней – цветок) дикие вопли рассерженной матери и нескончаемый трезвон старого стационарного телефона.

– Ладно уж, – буркнула Анна и поднялась с корточек, – только вы мне за это два эскимо должны, ясно?

– С чего два? – проницательно подняв брови, осведомился дед.

Отец с готовностью согласился:

– Хоть десять!

– Десять не надо, – отмахнулась Анна, – столько не влезет… я туда сейчас зайду, – она поставила ногу на ступеньку и обернулась к мужчинам. Те смотрели на неё с искренней преданностью и каким-то животным страхом в глазах. – Вот смотрите, – Анна сглотнула, – зайду я туда, а ежели не выйду, это на вашей совести повиснет, понятно?

Дед и отец с готовностью кивнули: и не на такое они согласились бы, чтобы Анна всё-таки успокоила мать и сняла, наконец, противно визжащую трубку старого телефона.

Анна распахнула дверь и вошла в кухню. Мать её сидела, обессиленно обмякнув, почти повиснув, на невысоком старинном стульчике, который ещё покойная бабка выбрала на базаре. Лицо у матери было красное и опухшее, на лбу у неё лежало скомканное белое полотенце, а кругом ног веером разлетелись осколки перебитых тарелок и даже две ручки, отвалившиеся от кружек. В углах валялись даже цельные керамические черепки, а под столом виднелись остатки горшка из-под цветов и сами эти цветы вместе с комьями земли. Анна крепче сжала свой василёк в ладони и боком прокралась к трезвонящему телефону. Мухи вились над матерью Анны, нагло намереваясь усесться ей на лицо, и она сгоняла мух ленивыми движениями полотенца.

Анна протянула руку к блестящей чёрной трубке.

Мать тут же выпучила обезумевшие глаза и выпрямилась. Полотенце свалилось у неё со лба.

– Даже не вздумай брать, – сипло прорычала она.

Анна сомкнула пальцы на тёплой трубке. Мать попробовала привстать со стула, но ноги её подкосились, и она шумно рухнула обратно, спугнув стайку мух, которая обсиживала черепки по углам и цветы под столом.

– Анна!

– Да ладно тебе, мам, – фыркнула Анна и взяла трубку в руки, – ничего плохого не случится. Это же просто наша Машка, чего ты так завелась?

– Какая она тебе «наша»? – сурово гаркнула мать. – Ты где видела «нашу»? Это твоего отца бестолкового Машка, а мы к ней…

– Ну, раз я – папина дочка, а ты – папина жена, стало быть, это и наша Машка, и что ж теперь нам ещё делать, коли не жить с этим? – повела плечами Анна и приветливо сказала в динамики: – Алло?

В уши ей тут же прорвался взволнованный, хриплый, высокий женский голос. Лишь прислушавшись с пару мгновений, убедилась Анна, что этот голос – и впрямь голос Марии, коровки-Марии, которую она дразнила, которую пыталась с помощью духов лесных сосватать и которая замуж ухитрилась сама выйти – всего-то неделя до церемонии оставалась.

– Ух ты! – тут же заголосила Мария. За годы, что она в «комнатке» провела, поувереннее она стала: не мямлила и не задыхалась, и каждое слово было слышно отчётливо. – Неужто Анна? Анна? Правда ли ты?

– Ну, я, – Анна неловко заправила за ухо прядь волос.

Мать сидела на старинном стуле, привалившись к холодной стене позади, и буравила её кровожадным безумным взглядом. Казалось, она готова, поднявшись, швырнуть в голову Анне первый же попавшийся предмет, только бы она отошла от телефона и ни с кем больше не разговаривала.

– Я вот что хотела добавить, – пробормотала Мария торопливо, – уж простите, что сразу не догадалась сказать, но мы с милым приедем совсем-совсем рано, по-иному не выходит, так что вы нас не встречайте, наверное, я дорогу знаю, сами доедем…