Хрустальный мальчик

Землерой, как всегда, с мудрым и сосредоточенным видом глядел в небеса.

– Я узнаю многое не только от тебя, Анна, – сказал он и бодро помахал ей на прощание. – Приходи, как освободишься! Я тебя жду.

И эти его слова отчего-то придали Анне сил, которых так отчаянно не хватало, чтобы с ним расстаться.

* * *

Мария приехала ровно в тот самый день и даже в тот самый час, как она сказала Анне по телефону.

Удивительно, но встречать Марию вышли и отец, и дед, и Анна – только мать осталась в спальне, наглухо задёрнув шторы и заперев дверь. Отец выманивал её из комнаты ласковыми словами, посулами и самыми невообразимыми обещаниями из разряда тех, что пылкие юноши дают своим возлюбленным, лишь бы добиться от них такой желанной взаимности. Но мать Анны была женщина практичная и суровая. Как ни старался бы отец, как ни осыпал бы её нежными похвалами, она не сдавалась и не выходила.

– Сами свою Машку встречайте! – отзывалась она приглушенным визгом, исполненным ненависти. – Давайте, давайте, забудьте о том, что я тоже живу в этом доме, Машка ведь важнее! Притащила сюда какого-то непонятного мужика, а потом эта парочка и ещё сюрпризов подвезёт, не успеешь толком оглянуться…

Отец переминался у двери с ноги на ногу, и величайшая мука отображалась у него на лице. Анна мягко приблизилась к нему сбоку, взяла под локоть и развернула к двери спиной. Успокаивающей ладонью она мягко гладила его по спине и нашёптывала:

– Ну, папа, ты ведь сам так хотел с ней увидеться… идём!

Мария приехала на старом, видавшем виды автомобиле, который поднимал колёсами пыль и урчал, будто гигантский довольный кот под боком. Из машины вышли они вдвоём и одновременно: Мария и её жених, уже без пары дней – муж.

Анна не сразу узнала Марию – да и сложно было узнать человека, с которым столько времени не доводилось встретиться. Мария уехала «на квартиру», когда ей было восемнадцать, и всё это время она училась, жила без помощи, без поддержки – впрочем, как и в доме у мачехи. Разница только в том и заключалась, что отец и дед подкидывали Марии вкусные куски и давали ей место для ночёвки, за которое не приходилось платить (но оно окупалось постоянными попрёками матери Анны и её же затяжными, совершенно бессмысленными истериками). Мария была неказистая, сутулая, и у неё были слишком большие и грубые руки и какие-то тусклые, безжизненные, глупые глаза – заглянешь в такие, словно в заросший ряской пруд посмотришь. Мария говорила медленно, скрипучим голосом, и она часто комкала вороты своих рубашек и подолы юбок, потому что в равной степени боялась сказать много и недостаточно. Мария была здесь ни к селу ни к городу, как говорила мать Анны, и Мария, казалось, сама в это верила: во всяком случае, ни разу, ни единого разочка, не оспорила она это заявление и не попыталась постоять за себя.

Вернулась Мария совсем иной. У неё уже не были глупые, пустые глаза, и она не морщилась с отчаянным беспокойством, когда встречалась с кем-нибудь взорами. Мария не так серьёзно сутулилась, и она как-то окрепла, подросла и даже округлилась – она походила на женщину, а не на забитого, промокшего и больного гадкого утёнка. Мария улыбалась всё такой же дёргающейся улыбкой, но она не комкала свои подолы и воротники и не грызла ногти. И вообще, это была уже совсем другая Мария – не та, которую Анна звала коровой и которой мычала в спину. Перед ней вышла из автомобиля взрослая женщина – а под руку с этой женщиной стоял и улыбался мужчина.

Они, конечно, были совсем не такими зрелыми, как казалось Анне, и они всё ещё горели огнём молодости и неуловимых надежд – только не столь явно и наивно, сколь в шестнадцать лет. И они не светились таким же безумным светом, потому что здесь так светиться было нельзя: они оба понимали это.

Анна с трудом сглотнула комок, застрявший поперёк горла. Мария обратила к ней лучистый взгляд, и Анна тут же отвернулась и закрыла лицо руками. Сама не зная, почему, не могла она смотреть спокойно и прямо, уверенно в глаза своей сводной сестре: ей сразу же вспоминались бесчисленные выкрики: «Му-у-у!» – жалобы, что сыпались на голову матери, язвительные комментарии, отобранные тетрадки, портфель, спрятанный со злости в шкафчике позади унитаза, разрисованный красной ручкой школьный дневник… многое, слишком многое пришло Анне на ум, и она не могла не покраснеть и не устыдиться, когда вдруг вспомнила об этом. Как Мария ни вела бы себя сейчас, Анна знала чётко и ясно: Мария, конечно же, ничего не забыла.

Да и разве можно было такое забыть? Если бы Мария все эти унижения и всю перенесённую боль вычеркнула из памяти, словно никогда не сталкивалась с ними, не от Анны их терпела, то Анна задумалась бы всерьёз, дура её сестра или всё-таки святая.

– Папа, – тихо сказала Мария и раскрыла отцу объятия.

Дед тем временем тряс руку жениху Марии и деловито расспрашивал его:

– Ну, что, как… давно знакомы? Как познакомились? Давай, выкладывай, я об этом, слово стариковское честнейшее, ничего не знал!