Хрустальный мальчик

На одно мгновение замолчал лес. Одного мгновения хватило, чтобы все птицы и звери притихли. И была эта не угрожающая тишина, а благословенная, словно кто-то невидимый и неведомый заматывал их в один кокон, чтобы смогли они поговорить по душам друг с другом.

Анна наступила на сухую веточку. Треск разорвал слабые нити, и она вырвалась из прохладных объятий Землероя, отчаянно хватая ртом воздух. Сердце её билось ещё отчаяннее и сильнее, и даже круги пошли у неё перед глазами. Анна встревоженно обернулась. Землерой стоял на том же месте, чуть потерянно раскинув руки, и светилось в его глазах легко читаемое недоумение, чуть-чуть тронутое тенью обиды.

– Я… я приду, – срывающимся голосом пообещала Анна, – я… просто не могу… к тебе не прийти!

И побежала она прочь так быстро, чтобы не нагнал и не одолел её соблазн вернуться, навсегда застрять в объятиях Землероя и тоже частью леса стать – если позволят.

А Землерой ещё долго смотрел ей вслед и чему-то незаметно улыбался глуповатой улыбкой. Впервые за долгое время Землерой совсем ни о чём не думал, и почему-то было это приятно и радостно. Вернее, посчитал он, что не было совсем никаких мыслей в его голове, но оказалось, когда рассеялся розоватый сладкий дурман, что это была Анна – одна только Анна.

Землерой усмехнулся и повернулся к дереву спиной: рановато было для советов, да и без советов он сам всё понимал, не в первый раз похожее видел.

Только испытывал в самый первый в жизни раз – как будто он, как и Анна, вне их быстрых встреч ничем другим не жил.

Жестокая матушка

Мать Анны никогда не была человеком внимательным. Она, скорее, была рассеянной, и из-за этого многим из её окружения приходилось порой возводить глаза к небу в молчаливом недоумении: как же она умудрилась дожить до таких лет, да ещё и обзавестись семьёй, не умея замечать очевидного?

Мать Анны была из числа тех, о ком говорят, что у них по семь пятниц на неделе. Мать Анны могла не обратить внимания на включенную конфорку, выпускающую газ впустую (из-за этого дом чуть было не взлетел на воздух, и не один раз, а целых три). Мать Анны, вернувшись домой из долгосрочного отпуска в гости к свёкру, любила наполнять ванную до краёв и отчаянно смывать, соскребать с себя «эту провинциальную грязь», как она говорила. Но мать Анны не единожды забывала о том, что включила воду и заткнула сливное отверстие пробкой (их соседи четырежды устраивали скандалы, и отец Анны, краснея и встревоженно ощупывая свой схуднувший кошелёк, оплачивал им ремонт затопленной квартиры). Мать Анны частенько ставила кружки и тарелки мимо столов, и они разбивались на мелкие осколки (как же долго, натуралистично и громко потом завывала она!). Мать Анны могла не заметить огромную лужу, заполонившую большую часть дороги, пройти через эту лужу, испачкаться до колен и обратить на это внимание лишь тогда, когда холод добрался бы-таки до кожи сквозь слои одежды.

Словом, мать Анны нельзя было назвать ни бдительной, ни ответственной.

Но она, как и многие матери, в мгновение ока умела стать такой, когда ей требовалось проконтролировать поведение единственной дочери.

Анна тоже никогда не считала себя внимательной либо проницательной. Она знала, как любит уходить в броню мечтательной задумчивости, и знала, как трудно вытащить её оттуда. Но Анна ни разу ещё не подвергла квартиру угрозе быть взорванной, ни разу не затопила соседей и не стала жертвой случайного наезда автомобилиста, выскочив прямо перед ним на проезжую часть.

Матери же казалось, что с Анной обязательно случится всё вышеперечисленное, ведь она попросту не считала Анну способной выжить самостоятельно – да и не только выжить, а хотя бы позаботиться о самой себе в отсутствие родителей. Именно поэтому мать Анны наотрез отказывалась отправлять любимую дочку к деду одну, хотя сама она ненавидела приезжать сюда, именно поэтому она стояла у Анны над душой, когда та готовила уроки, и бдительно отслеживала по самостоятельно составленному графику, как продвигается работа над решением очередного толстого многостраничного сборника. Анна устала уже закатывать глаза и вздыхать, она устала и кричать, и плакать – на мать ничто не действовало. О разговоре с нею по душам Анна и в страшном сне не осмелилась бы задуматься: конечно же, никто не подумал бы к ней прислушаться.

И поэтому Анна решила действовать так, как обычно и действуют семнадцатилетние девушки, если им крайне необходимо скрыть что-то очень важное от собственных родителей.

Анна решилась на побег.

Она просыпалась очень рано – даже солнце вставало позже. Дед и отец не стали бы ей препятствовать, если бы тоже были вынужденными жаворонками, а мать уродилась совой – отчаянной совой, которая не могла проснуться раньше полудня, а спокойно задремать в кровати прежде, чем часы отзвонят полночь. Мать Анны любила спать долго, крепко и сладко, и она ни за что в жизни не скатилась бы с постели раньше давно ставшего привычным срока, если бы только…

Если бы только в дело не вмешался он – родительский инстинкт.