Хрустальный мальчик

Но мать Анны была осторожной, не доброй, но в чём-то рассудительной, не отважной, но и не самого робкого десятка, а потому она не выгнала Марию, но и не позволила Марии чувствовать себя в собственном доме в безопасности. Мать Анны была ещё и злопамятна: Мария уже и замуж вышла, давно с отцом не жила, а мать Анны всё отказывалась не только общаться с ней, но и даже слушать, как у неё дела.

Мать Анны не была справедливой (но кого из людей можно таким назвать?) Не любила она Марию, потому что та была её падчерицей и, казалось, всё время чем-то угрожала правам и возможностям Анны. А Анну она любила, потому как Анна была своя кровь и своя мука, и Анне она прощала всё, в то время как Марии каждый вздох ставила в вину.

И вот настал день, когда Марии не оказалось под рукой, чтобы злость от выходок Анны сорвать на ней. А не сорвать злость она не могла: слишком уж саднило задетое сердце.

Вот почему Анна получила один из важнейших в своей жизни уроков и немного подрастеряла спесь и боевой запал, когда мать сослала её в старую кладовую с учебниками в обнимку – отбывать наказание. Анна долго возмущалась, топала ногами и срывалась в крик и слёзы.

– Мне семнадцать лет! Где хочу, там и занимаюсь, чего ты пристала вообще ко мне? Я там сидеть всё равно не буду, убегу и в лес пойду, понятно!

Мать окинула её ледяным взглядом и повернулась к деду, что вышел на шум. У деда было озадаченное и слегка встревоженное выражение лица.

– Уж проследите, пожалуйста, чтобы никуда она не убежала.

Дед почесал в затылке, вздохнул и положил Анне руку на плечо. Анна тотчас завизжала:

– Дедушка, да ты чего, ты с ней заодно, что ли, дедушка?! Дедушка, не надо… пожалуйста… не надо!

Но дедушка твёрдо и решительно взял её за плечо и так же решительно отвёл в полутёмную кладовую. Распахнув перед ней скрипучую дверь и введя в комнату, где пахло пылью и средством для истребления клопов, он щёлкнул стареньким выключателем, и под потолком загорелась крохотная пыльная лампочка. Анна с тоской взглянула на продавленный пуфик, давно обсиженный мухами, на косые полки, где теснились все химические средства, которые только могут дома пригодиться, и, дрожащая, повернулась к деду. Рука его на её плече стала мягче, и Анна взмолилась самым ласковым и милым своим голосом:

– Дедушка, ну пожалуйста… ну ты ведь не будешь с ней заодно, правда?

Но дед неумолимо провёл её внутрь и сказал:

– Нехорошо ты поступила, Анна. Очень даже нехорошо.

– Да она сама виновата!.. – снова сорвалась в визг Анна. – Чего она мне мешает, я сама разберусь, как мне надо жить, без её глупых…

– Посиди да подумай, – дед окинул её ледяным взглядом. – Посиди, Анна, времени много, книжки у тебя, гляжу, тоже с собой.

Анна сердито сжала кулаки и зафырчала, как ёж, что чует опасность.

– Да не буду я здесь сидеть! – крикнула она воинственно. – Я возьму и убегу отсюда… в лес! В лесу жить буду, а сюда никогда не вернусь, понятно?

Дед тяжело вздохнул и покачал головой.

– Ну-ну, – сказал он, – дурное дело нехитрое, конечно. Да только я тебя здесь специально для того и закрою, чтоб тебе не хотелось куда-нибудь отсюда сбежать, ладно? Ты не переживай, – он встал на пороге и потянул на себя облупившуюся ручку двери, – не задохнёшься. Как передумаешь бузить, постучи, поговорим.

– Дедушка! – испуганно завизжала Анна и рванулась к двери, выставляя перед собой трясущиеся руки. От ужаса у неё даже голос сорвался – казалось, будто свинья какая на бойне пищит. – Дедушка, ты же не серьёзно… не запирай меня здесь!

Но дверь сомкнулась перед ней, и Анна лишь бесполезно ударилась о дерево, ударилась так, что ладони заныли, а из носа кровь потекла. Она отчаянно забарабанила по двери, пусть костяшки пальцев и ободрала, и навалилась на дверь всем своим весом, и пнула её: один раз, второй, третий – но только пользы это не принесло. Тёмно-красная струйка крови, текущая из носа, оставалась на сером лакированном дереве.

– Нельзя меня тут запирать! – орала Анна. – Нельзя! Я тут оставаться не хочу!

Никто за дверью ей не откликался, даже виду не показывал, будто бы он её слышит. Анна вопила до хрипоты, пока горло не стало совсем дико саднить, и пинала дверь, и ругалась, и скулила даже, будто побитый щенок – но никто там, вне кладовой, её не слушал, да и услышать, кажется, не мог, потому что рядом никого не было. Анна медленно отступила от двери и упала на продавленный пуфик. Уже давно в кладовую не заходила нога человека, что готов и мог был провести здесь генеральную уборку, а потому пыль давно здесь разрослась, всё кругом опутала: и полки, и пуфик, и пол. По углам кладовой даже целые комья пыли валялись, слипшиеся, издалека похожие на серые футбольные шарики. Анна потёрла ладонью пострадавший нос и оглушительно чихнула. Откуда-то с потолка упал жирный паук, и Анна брезгливо отшвырнула его носком ноги.