Хрустальный мальчик

В кладовой не было окон, и свет лился лишь сверху – искусственный, от которого у Анны давно уже глаза резало, вплоть до слёз и чиханья. Иногда она даже говорила в шутку, будто у неё на электрическое освещение аллергия. И всегда, с тех самых пор, как они с Землероем стали друзьями, никакой иной свет не был ей мил, кроме света луны, солнца и звёзд – а здесь, в кладовой, ни того, ни другого, ни третьего не было, да ещё и сверху валились пауки, как десантный отряд.

Анна сердито закусила губу и стала разговаривать сама с собой.

– Если подумать, – сказала она, – то это они тут во всём виноваты, а не я. Да, – она уверенно качнула головой, – это мама всё начала, а я тут ни при чём. Если им так надо, чтобы я тут сидела и училась – да я ведь всё равно учиться бы стала! Только рядом с Землероем… с Землероем, к нему бы поближе. Я вот не приду сегодня, и он снова обидится. И как мне у него прощения просить? Ведь если я его всерьёз расстрою, быть может… и не будем мы с ним никогда больше друзьями. А мне он нужен… очень-очень нужен. Без него, – Анна рассеянно раскрыла сборник заданий, – в этом мире даже красок нет. Света нет. Ничего хорошего нет, когда я его не вижу. Он мне больше, чем друг, он мне как брат… или не брат… даже не знаю… как половинка – вот это точнее. И мама у меня меня саму отбирает! Вот как мне не злиться? Мама не знает, конечно, но… но ведь мне от этого не легче.

Если хочет мама, чтобы я тут сидела – да пожалуйста, хоть всю жизнь просижу! – Анна упрямо вздёрнула голову выше и решительно занесла руку над сборником. – Только… тьфу-тьфу… если Землерой со мной из-за этого поругается, то я её никогда в жизни не прощу!

* * *

Много времени утекло с тех пор, как Анну под домашний арест посадили. Наверное, был уже вечер – или близко к вечеру. Анна не знала точно. Она склонялась над страницами сборника и грызла карандаш, чтобы сгрызть точно так же тяжёлую свербящую боль, поселившуюся в сердце. И, если на глаза ей и наворачивались слёзы, она смахивала их раздражённым движением ладони и бормотала дрожащим голоском себе под нос:

– Вот, развелось тут пыли и пауков в кладовой, не ухаживали сколько… а теперь у меня из-за этого глаза слезятся, не вижу ничего…

В щели между дверью и полом осталась только темнота, чуть подкрашенная жёлтым электрическим сиянием. Видимо, уже кончился длинный летний день. Анна подпёрла голову рукой и устало шепнула:

– Эх, Землерой… прости меня, пожалуйста, если ты слышишь… ведь ты же говорил, что тебе ветер ответы нашёптывает, что тебе птицы передают на своём языке, что на свете делается.

За дверью кто-то переступил с ноги на ногу. Тяжёлую эту поступь Анна не могла не опознать сразу же: это дедушка приблизился к порогу и встал там. Она видела кончики его старых домашних тапочек в щели.

– Эй, – приглушённо позвал её дедушка, – Анна.

Анна заткнула уши пальцами – но она всё равно его слышала.

– Эй, – повторил дедушка, – я же знаю, что ты не спишь. Ты там вовсю пыхтишь, как паровозик, а так ты пыхтишь, только когда злишься.

Анна распрямилась, и сборник с шелестом соскользнул у неё с колен, обрушился на пол. Анна сжала пальцы в крепкий замок.

– Сама понимаешь, не дело творишь, – мягко произнёс дед, – мать твоя теперь ужасно расстроена. Не люблю я её жалеть, потому что она только и делает, что жалости к себе требует, но тут… мать ты крепко обидела, а родителей оскорблять – последнее дело на свете, сама понимаешь.

Анна сжала кулаки и крикнула:

– Она первая начала! Чего она вечно ко мне придирается?

– Перегибает она иногда палку, но поверь, не со зла, – сказал ей дед самым что ни на есть уверенным голосом. – Всё, что она делает, она делает ради тебя, как сама мать-природа. Она и голубит, и губит порой, но ни одно живое существо не сомневается в том, что так надо.

Анна неуступчиво забурчала:

– Это потому, что они думать не умеют…