Худородные

Мы занимали три небольших комнаты, из которых одну отдельно занимал Гробунов. Сам хозяин жил внизу. Он был мещанин, и главным его занятием была рыбная ловля во время лета и осени. У него целая комната была наполнена рыболовными снастями, где он и проводил свое время над несколькими тысячами крючков, наплавков и шнурков. Новиков часто заходил к нам наверх потолковать о том, о сем. Он давно держал семинаристов, потому был знаком с их жизнью, нравами и обычаями. Мы от него узнали все подробности большой рыбной ловли, и он дал нам слово по весне свести нас к себе на свою тоню. После классов, когда кончится обед, особенным удовольствием было для нас помять Луку.

— Ну, что, Лука, разве мы с тобой поборемся? — предлагает кто-нибудь.

— Куда вам со мной возиться; кормили вас сладко, тело у вас жидкое, а у меня кулаки жесткие. Пожалуй, и не угодишь.

— Да уж ты очень много хвастаешь своими кулаками, Лука.

— Есть чем, так и хвастаюсь, а вы бы и рады похвастаться, да нечем.

— А ты расскажи нам, как тебя вчера хозяйка Зила, а?

— Хозяйка? Нет еще, видно, у ней волосы длинны, а руки коротки.

— А до тебя достали все-таки?

Кто-нибудь раздражал Луку, он бросался за обидчиком.

В конце мы брались за Луку вдвоем или втроем. Лука хотя и был силен, но с троими ему было не под силу возиться, и ему крепко доставалось, хотя он в этом и не сознавался никогда.

— Ну, что, Лука, намяли тебе лен-то?

— Кто кому намял.

— Поди, проболит загривок-то недели с три?

— Да вас бы еще человек сорок насело мне на шею-то?

— У тебя теперь, Лука, четверит в глазах-то. Нас было трое, а тебе показалось больше двенадцати. Тебя, пожалуй, придется соборовать, а?

— Кутейники вы эдакие,— смеется Лука.

Насонов особенно задирался в этом случае, и ему обыкновенно доставалось больше всех. Схватит его Лука своей жилистой рукой, сожмет, инда кости захрустят, только Насонов не из таких, чтобы уступить — чем дальше, тем в гору везет он.

— Што, больно, — смеется Лука, сжимая Насонова еще сильнее.

— Нисколько. Вот моя бабушка, так та гораздо сильнее давила моего дедушку.

— А так она давила? — сжимает еще сильнее Лука.

— Нет, она вот как делала,— улучив минуту, щелкнул Луку по сизому носу.

— Ах ты, курицын сын! — и Лука устремился за Насоновым.

Была осень. Тонкой белой пеленой покрыл все кругом снег; не раз принимался он таять, не раз, растаяв, замерзал. Перепадали со снегом и дожди. Вечер. Темнота. Дождь льется с неба, точно там какая дыра образовалась в тучах. Вчерашн/я гололедица сделалась слизкой, так что ходить нет никакой возможности. Две-

ри в квартире Новикова растворяются, и из них выскакивают на улицу какие-то три тени.

— У?! Какая ночь-то!

— Хоть глаз выколи, ничего не видно.

— Осторожнее, господа, а то и лоб недолго тут расколоть.

Господа осторожно добираются до калитки и ощупью выбираются на улицу. Нет ничего в свете непригляднее тех улиц, которые тянутся где-нибудь в захолустьях наших губернских городов. Эта непроглядность достигает своего максимума в темные осенние ночи, когда крутом непроходимая грязь, когда ни зги не видно, а фонари пока еще чаяние языков, населяющих эти улицы. Тихо двигались тени около забора, нащупывая каждую ямку, каждый шаг. Кто-то поскользнулся и пал. Ругаясь, поднимается упавший с земли, остальные хохочут.

— Ну что, ушибся?

— Нет, а кажется, потерял деньги.

— Ну-ка, сосчитай.

— Да не видно.

— Зажигай спичку кто-нибудь.

Яркой точкой вспыхнула спичка, ветер колышет слабое пламя, его закрывают между ладонями. При слабом свете Молосов старается сосчитать деньги. Дождь падает сверху, руки мокрые, деньги считаются плохо.

— Все? — нетерпеливо спрашивает Насонов, зажигая другую спичку.

— Двух копеек недостает.

— Ну?

— Право.

— Так как же? Что будем делать?

— Да нужно будет поискать их.

Вспыхивает другая спичка, и три тени на корточках рассматривают тропинку, на которой пал Молосов.

— Ну что, не нашел?

— Нет.

— Надо руками, господа.

И господа начинают руками шарить по мокрому льду.

— Ах ты, проклятье! — ворчит Насонов.

— А вот, вот!.. Нашел, — кричит кто-то.

'— Нашел?

— Да.

— Куда идем?

— К Катеньке.

Едва прошли несколько шагов во тьме кромешной; но вот там вдали мелькнул какой-то свет — это у Ка-теньки горит огонь. Путешественники молча поднялись по деревянной лестнице до стеклянной двери, которая со скрипом отворилась, приняла в свои объятия промокших и замерзших. Комната, в которую зашли семинаристы, ничем не отличалась особенным от других кабаков, разбросанных по закоулкам. За стойкой тянулись рядами бутылки с разноцветными жидкостями. Из соседней комнаты вышла краснощекая молодая женщина с полной грудью, с масляными глазами, — это и была Катенька.

— Ну что, господа, по каким пройдемся?

— Черемуховую сегодня надо попробовать.

Катенька налила какой-то темно-коричневой жидкости в стаканы, которые и были немедленно выпиты.

— Мне еще,— подал свой стакан Насонов.

Катенька налила еще. Насонов выпил.

— Отличная штука эта черемуховая наливка, — говорил дорогой Насонов, цепляясь одной рукой за забор.