Худородные

— А как вашу тетушку звали?

— Обмакни.

— А вот сейчас обмакнем... С чем прикажете: висячий или сухопутный?

А вон тут же рядом с игроками известный в семинарии Костя рассказывает что-то собравшимся.

— И только это, братцы, я подхожу к воротам — заперты. Так-сяк — заперты. Фу ты, черт тебя разорви, как быть? Пощупал подворотню — шевелится, еще нащупал— выпала. Просунул голову — идет, грудь кое-как придавил, да и засел. Сторож слышит, что кто-то возится

под воротами, взял дурак да и уськнул собак. Вот и побежали, а у меня одни ноги, я ими болтаю. Уж они меня грызли-грызли — беда, едва жив ушел от проклятых.

— И того?

— Само собою разумеется.

— И черт его душу возьми, этот инспектор...

— Да что такое?

— Иду по коридору: «Куда вы?»—«В рынки».— «Поздно, лавки заперты», говорит.— «Ну, так по пути прогуляюсь».—«А в кармане что у вас?» А у меня бутылка на ту беду случилась из-под водки. Вынял я ее: «Бутылка, говорю, для лекарства».— «Какого же это?» — «Полосканье доктор прописал».—«Понимаю, понимаю, тго за', полосканье, говорит, только у меня смотрите, за это полосканье божьей милостью да из семинарии».— «Это, мол, точно-с, бывает, только мы этому делу не причастны и ни в чем не замечены. Поимейте, говорит, это в виду.

Недалеко от стола на двух койках два рослых семинариста, известные под именем Медведя и Хори, стояли на головах, стараясь взять верх один над другим.

— А-н-е-т...— отдувается Хоря, вонзая крепче свою голову в кровать.

— Сдавайся, Ховринька, на капитуляцию и паки пре-клониша колена...

— Не торопись: погоди не роди, дай по бабушку сходить...

— Во как... а на бок не хочешь? Откровенно, Ховринька, главное дело...

— Куда там...— и Ховря покачнулся, едва сдержав прежнее положение.

— Это в силу тяготения к центру земли тянет тебя, Ховринька.

— Ляжем костьми, но не посрамим земли русской.

— И видел я, братцы, сон...— рассказывал Костя Покатнлов в другом углу.— Вышли семь коров тучных на берег, поднялись в гору к кафедральному собору, посмотрели на семинарию и пошли к Ивану Никитичу, за ними вышли семь коров тоших и тоже к Ивану Никитичу.— Так и так, говорят тучные, вы нас еще в Египте пожрали, поэтому вам нас угощать сегодня, а нам завтра; а тощие отвечают им: старая, братцы, песня: вы уже, говорит, нас эфтим-то манером другую тыщу лет ведете за нос... Вижу я, дело у них не клеится, пожалуй, до драки недалеко, иу и подхожу: так и так, учась еще в пре-благосл овен ной матери-бурсе, досконально постиг всю историю вашу, а потому рассуждаю так, только чтобы без шума, насчет этого строго в нашем городе начальство... Согласились. Я к Ивану Никитичу. Так и так, из Египта тучные и тощие коровы в гости пожаловали, нельзя ли в долг как. Уперся Иван, хоть ты кол на голове теши. Ну, паря, так и быть, уж очень, говорю, мне хочется угостить египетских-то, а он улыбается — вот, мол, што: доставлю я тебе завтра утром две египетских пирамиды, полтора фараона (ну они-то подержаны маленько,— ничего, говорит), а в придачу — сие... свой жилет. Расступился, выдавил полштофа. Ну, известно, тощие натощак, толстые для аппетита прохватили русского-то, хорошо, говорят, мы, говорят, в своем Египте и во сне такой сладости не видывали. А я им, у нас, мол все попросту: ешь солоно, пей горько, умрешь — не сгниешь. Поговорили еще маленько, ну, говорят, пора и домой, до свиданья, мол, а вот от нас на прощанье, говорит, тебе даем предсказанье: через столько-то дней вечером перед ужином ты выпьешь в складчину с такими-то...

— Ховринька, не превратись ты, пожалуйста, в соляной столб, как жена Лотова.

— А тебе, Мишенька, видно, грустно приходится, покорись заблаговременно.

— А ты устал, Ховринька, признайся?

— Ни, ответа бес.

— Может быть, у вас желудочное трясение?

— А у вас под коленками вздохнуть не дает.

Через четверть часа Костя Покатилов подошел кХов-ре, взял на руки и понес к столу, где уже собрались музыканты.

— Как дочь фараона принесла из воды младенца Моисея, так я приношу Ховрю, который будет почище всякого Моисея, особенно насчет мусикийских-то... Ну-ко, грянь лучше, чем на голове-то стоять, а мы под шумок-то сообразим кое о чем вот с этими милордами-то, потому что я сегодня ночыо видел еще новый сои. Вижу, будто я во время классов сижу рдесь один в комнате, и что-то почитываю, только вдруг какая-то рука чертит вот на этой стене какие-то знаки. Читаю: мани, факел, фарес, то есть как значится по переводу: перед ужином сходи и пред-

вари, иначе на завтрашний день будешь превращен в осла и будешь питаться исключительно одними казенными экземплярами до окончания курса.

В другом углу комнаты за круглым деревянным столом сидела целая партия семинаристов, двигавших науку, большинство было, конечно, новички, не вкусившие еше от древа познания добра и зла. Глухое жужжание висело в воздухе, окружавшем деревянный прилежный стол, точно это был улей.

— С незапамятных времен в долинах Средней Азии...—выливалось из одного растворенного рта.