Оскар Мещанинов. Портрет работы А. Модильяни. На аукционе Сотбис в 2007 г. в Москве продан за 30,6 млн долларов США
Полвека спустя Кремень вспоминал о том, как однажды вечером он зашел к приятелям в Сите-Фальгьер: «Тогда выбрасывалась вся мебель, поскольку повсюду было полно клопов. Я пришел посмотреть картину, что-то вроде этого. Модильяни и Сутин лежали на полу, у них не было ни электричества, ни газа. Оба со свечами в руках, Модильяни читал Данте, а Сутин – «Маленького парижанина». Оба на полу с сооруженными “водными преградами”. Они разместили емкости с водой вокруг себя, чтобы клопы не могли до них добраться. Но те клопы были умными. Они забирались на потолок и прыгали оттуда, как парашютисты. Был случай, когда однажды клоп забрался Сутину в ухо. Это была трагедия».
Прогнать тоску приятели пытались вином. Инициатором попоек всегда был Модильяни. Иногда приходил денежный перевод от его матушки из Ливорно или удавалось заполучить пару франков за карандашные портреты американских туристов. Платили в основном дамы в возрасте, независимо от того, нравился им результат позирования или нет. Просто художник был чертовски хорош собой. Тогда заказывали бутылку абсента. В менее удачные дни друзья довольствовались дешевым вином. Во хмелю Модильяни был способен на многое – и на пьяный кураж, и на декламирование Данте. «Божественную комедию» он знал наизусть. Сутин же иногда начинал неуклюже пританцовывать, напевая чаще одну и ту же песню на идиш. Сутину деньги доставались тяжелее. Первую картину, написанную еще в Вильно, купил скульптор Инденбаум, который, бывало, и возвращал приобретенные у Сутина картины, если на них появлялся более состоятельный покупатель. Пару картин приобрел Мещанинов. И Кикоин, и Кремень, чем могли, помогали Сутину. Тот же впадал в ярость, если обнаруживал, что Кремень пользовался той же, что и он, натурой, и уничтожал написанные в том месте этюды. Эгоизм Сутина, который с годами стал проявляться все отчетливее, в конце концов приводил к разрыву отношений с некоторыми из друзей. Последним из поводов стала грустная история, связанная с одним портным, который водил дружбу с монпарнасскими художниками, в том числе и с Сутиным, снабжая их время от времени деньгами, бесплатно штопая одежду. Когда же художники финансово окрепли и стали носить брюки без заплат, оставшийся без гроша в кармане портной заболел туберкулезом. Кремень продал одну из своих картин, отдал деньги бедняге и пришел к Сутину с предложением сделать то же самое. Однако Хаим долго уходил от разговора, но под натиском Кременя все-таки пообещал дать ему картину. Портной, уже пребывая в тяжелом состоянии, несколько раз приходил за обещанным, но так ничего и не получил. После этого Кремень надолго прекратил всякие контакты с бывшим приятелем. Но это случится потом, в еще одной жизни Хаима Сутина, которая была уже не за горами. Горы еще предстояло преодолеть, и в этом по-прежнему ему помогали друзья и знакомые.
В 1915 г. Модильяни после нескольких лет увлечения скульптурой вновь занялся рисованием. Карандашными набросками и даже маслом он частенько изображал Сутина. Когда искусствовед Мишель Жорж-Мишель написал для одной из газет статью о Сутине, ему сказали: «Чего ради стоит заниматься этим Сутиным? Это несерьезно. О его работах вряд ли будут знать дальше перекрестка Вавен, как и о картинах Модильяни».
Конечно, они глубоко ошибались в своих предсказаниях, но тогда действительно было не самое лучшее время для искусства. Кафе у перекрестка Вавен опустели. Многие художники по-прежнему были на фронте. Это Модильяни, как и Сутина, Эренбурга, Диего де Ривера, никуда не взяли по состоянию здоровья. Исчезли иностранцы. Фужита – в Лондоне. Там же – Паскен, собирающийся отплыть в Америку на борту «Луизианы».
Ситуация была особенно ужасной для выходцев из Российской империи, которые из-за военных действий не получали денег от родственников, попечителей или правительства, если оно оплачивало их пребывание во Франции. Большинство торговцев, когда-то интересовавшихся их работами, перестали что-либо покупать. Немногие из оставшихся в Париже перекупщиков интересовались чем угодно, но только не экспрессионизмом Парижской школы. Лишь Зборовский остался верен художникам, которых когда-то взял под свою опеку.
Мария за работой