Киев 1917—1920. Том 1. Прощание с империей

Обед не мог не поспособствовать взаимопониманию. Тосты произносились один за другим, причем наиболее мощным «ура» был встречен тост за А. Ф. Керенского. Организатор встречи Лепарский в своем тосте призвал представителей российского социалистического движения и украинской демократии «найти общий язык». Присутствовавший на прогулке Гольденвейзер вспоминал, что Лепарский, кроме того, «распева[л] песни во всю свою богатырскую грудь». О преодолении взаимного недоверия, необходимости соглашения говорили и другие ораторы. Наконец выступил Винниченко. «Мы полагали, – сказал он, – что в переживаемый нами момент общей разрухи, воцаряющейся анархии, наш долг спасти от гибели часть организма, полагая, что спасая часть, мы спасаем весь организм. Мы, представители демократии, заговорили на разных языках. Что же, доведем дело до кулачной расправы или до дружеского рукопожатия?..» Слова его были встречены шумными аплодисментами.

Наконец дождь закончился, участники прогулки вернулись на открытую палубу, где при свете полной луны состоялся импровизированный митинг. И здесь Винниченко, которого, как вспоминал Гольденвейзер, «чарующая обстановка заставила немного разоткровенничаться», произнес еще одну речь. Собравшиеся услышали, что среди украинцев имеется течение, и довольно значительное, «которое рекомендует вместо длинных переговоров с Временным Правительством, – о г о л и т ь ф р о н т, отозвав украинцев из воинских частей. Жуткое впечатление произвели на нас эти слова… Если Временное Правительство будет продолжать упорствовать, – сказал Винниченко, – умеренные элементы украинства окажутся бессильными в борьбе против этого течения»{294}.

Речь, таким образом, шла о своеобразном шантаже Временного правительства. Правда, в тот момент эта фраза обернулась против ее автора, а также бросила тень на всё украинское движение.

Согласно Церетели, Винниченко имел в виду, что неуступчивость правительства по отношению ко вполне умеренным требованиям Рады «усиливает в среде украинцев течение, видящее спасение Украины в военном поражении России; она порождает сепаратистов и германофилов, утверждающих, что добром от России Украина ничего не добьется, но что она много сможет получить, если откроет фронт немцам, т. к. с Украиной, оккупированной германцами, Россия заговорит тем же языком, каким она заговорила с Польшей»{295}. Как вспоминал Грушевский:

Винниченко потім попав у велику халепу, коли його фраза, що ми могли б одним словом відкликати українців з фронту й оголити його, була розтолкована так, що українці стоять на такій «отзовистській» позиції, і всяко потім відкликав й роз’ясняв свої слова. А тим часом се було перше питання, з котрим люди звертались до українських агітаторів і представників{296}.

И еще раз:

«Принаймні він [Винниченко. – С. М.] дуже нерадо давав пояснення про підхоплену справоздавцями його фразу про план деяких українців – відкликати українських вояків з армій і відкрити фронт; мені самому довелось бути свідком, як сердито дер він за президіальним столом записочки з запитаннями на сю тему»{297}.

Разумеется, никто из участников процесса тогда не представлял себе, что восемь месяцев спустя Украина действительно будет оккупирована немцами…