Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

Спилберг нашел этой коллизии адекватную форму, обеспечившую фильму суровую монументальность. «Линкольн» – не байопик и не исторический фильм, а фильм политический, расцвет которого пришелся на мятежные 1960-е и «свинцовые» 1970-е. Режиссеры реконструировали, похерив любую лирику – что сполна компенсировала их гражданская страсть, – события, рифмовавшиеся с современностью: дело Сакко и Ванцетти, убийство по приказу Муссолини депутата-социалиста Маттеотти или расстрел забастовщиков в шведском Адалене. Удивительно, что от этих фильмов поныне не оторваться: голая драматургия истории не устаревает.

Спилберг и Дей-Льюис бросили вызов великому почвеннику Джону Форду и великому Генри Фонде, создавшим киноканон жизнеописания Линкольна («Молодой мистер Линкольн», 1939). Речь не о поразительном сходстве экранного Линкольна с его портретами, которым американцы почему-то восхищаются, хотя внешнее преображение – дело техники, внутреннее преображение – вещь сомнительная, а вот Дей-Льюису удалось придумать убедительного Линкольна, что гораздо сложнее.

Форд и Фонда придумали почти фольклорного героя. Спилберг показал политика. Его Линкольн интересен не умением ввернуть в речь озорное словцо или шибко забраться по шесту на ярмарке, а непреклонностью воли и отсутствием предрассудков: если ради благого дела надо кого-то подкупить, его подкупают. А еще Линкольн, потерявший двух – унесенных болезнями – сыновей, двухлетнего и 12-летнего, не отпускает на войну собственного сына Бобби, что тоже неканонично: по-человечески понятно, но в общем-то аморально.

«Линкольн» интересен еще и тем, что корректирует манихейский образ войны Севера и Юга. Это Линкольн, по фильму, вел войну, переживаемую им как личное дело, против рабства, а вообще-то северяне были такими же расистами, как южане. Всегда полезно увидеть, как отцы отечества ужасаются мысли, что за отменой рабства последует разрешение межрасовых браков, или негры получат право голоса, от чего до апокалипсиса, то есть предоставления права голоса женщинам, рукой подать. Даже яростный вождь радикальных республиканцев Стивенс (Томми Ли Джонс) вынужден вилять, отвечая на вопрос в лоб, заданный вождем консерваторов Вудом (Ли Пейс): «Вы что, считаете, что Бог создал людей равными и я равен какому-нибудь негру?» – «Нет, что вы, что вы, речь не о расовом равноправии, а о равенстве перед законом». Не продави Линкольн поправку, остался бы жив: за поражение в войне не мстят, в отличие от уязвленных расистских чувств.

Но, честно говоря, при всем уважении к такому кино, посмотрев его, испытываешь приступ неожиданной приязни к альтернативной истории. Ведь если бы экранный президент потерпел в Конгрессе фиаско, реальная история Америки от этого вряд ли бы вильнула в сторону, а вот смотреть «Линкольна», обладающего еще и капелькой саспенса, было бы гораздо интереснее.

Матильда Россия, 2017, Алексей Учитель

Только к концу просмотра у меня выкристаллизовалось, что же именно мне этот фильм напоминает. В 1928-м замечательный режиссер-эмигрант Александр Волков снял в Германии фильм «Белый дьявол» – это одна из двух экранизаций «Хаджи-Мурата», которые существуют в мире, и обе нерусские: одна немецкая, другая итальянская. Хаджи-Мурата играл Иван Мозжухин, и в кульминационный момент фильма он врывался в окно к похотливому Николаю Первому, который пытался обесчестить понравившуюся ему балерину, вступал с ним в рукопашную, давал по кумполу, хватал потерявшую сознание балерину в охапку, выпрыгивал с ней в окно, скакал куда-то на Кавказ, где сочетался с ней браком, вероятно, по православному обычаю.

Очевидно, что в 1928-м страсти в среде русской эмиграции, связанные с императорской фамилией, были гораздо живее, чем нынешние искусственные страсти по Николаю. Но никаких бурных реакций на «Белого дьявола» не было. Я не читал о каких-то демонстрациях или организованных акциях монархистов в Берлине – а там были серьезные люди, казаки Краснова, казаки Шкуро, которые, кстати, в цирке выступали с конными трюками и в массовке снимались в кино – вероятно, что и в «Белом дьяволе» тоже. И никто из них не брал в конном строю кинотеатры, никто не угрожал распять Волкова или Мозжухина, потому что все относились к cinema как к cinema – киношка она и есть киношка. Им было невдомек, что существуют какие-то чудаки типа Гриффита или Дрейера, которые рассматривают кино как искусство, как медиум для трансляций откровений о природе человека или сюжетов о цикличности истории. Cinema – это было cinema, и это было замечательно, потому что оставалась святая наивность движущихся картинок.