Кино и история. 100 самых обсуждаемых исторических фильмов

Когда я смотрел «Матильду», то в какой-то момент, причем очень быстро, выключил в себе историка. Историк может оценивать фильм на предмет соответствия исторической правде в тех случаях, если в фильме она ловко смешана с исторической ложью или если фильм претендует на то, что он эту правду восстанавливает. «Матильда» не претендует ни на то, ни на другое. «Матильда» – это действительно чистое кино. Это, как сказала искусствовед Марина Кронидова, моя жена и соавтор – комиксы Зичи, придворного художника рубежа веков.

И если относиться к «Матильде» как к комиксу, то это, конечно, хороший комикс. А никак по-другому к нему относиться не следует, потому что изначально уже по самой графике фильма мы распознаем в нем именно комикс. Это та же графичность, которая есть в фильмах о Шерлоке Холмсе работы Гая Ричи, – он же не рассказывает о страшной повседневности викторианского Лондона, он рисует вам Лондон. Точно так же Учитель рисует Россию конца XIX века, которая не имеет и не обязана иметь ничего общего с подлинной Россией. Мне лично в этом комиксе не хватало 16-летнего

Сталина, который тайно влюблен в Матильду и потом будет мстить Романовым. Еще можно было бы Ленина добавить: хотя с 1895-го он сидел в тюрьме, но тоже вполне мог участвовать в борьбе за Матильду. Кстати, «Борьба за Матильду» – прекрасное название, потому что именно это в фильме и происходит. Матильда оказывается страстным сердцем русской жизни, своим биением нарушающим покой империи. Моя жена в процессе просмотра также сказала – и я с ней согласен, – что ей не хватает преображения поручика Воронцова (Данила Козловский) в Распутина, потому что этот герой, став жертвой безумного эксперимента доктора Фишера, по количеству растительности на лице приближается к Распутину. А безумный Фишер, который погружает подопытных пациентов в воду в надежде вызвать у них транс, сродни эффекту пантопона, ездит в очках-консервах на мотоцикле? Он же абсолютно рисованный персонаж – «безумный ученый» из мифологии комиксов 1920-1930-х, комиксов Эрже, например.

Да и все персонажи – нарисованные. Исключая, наверное, Матильду. Михалина Ольшанска производит эффект живого актера среди нарисованных гномиков, этакой Белоснежки из известной сказки. А в остальном фильм – повторюсь, движущиеся картинки. Авантюрная фантазия на тему столкновения того, что пошло называют «русским викторианством», с монархической замшелой культурой, с XX веком, который не наступил, но вот-вот наступит и вторгается в фильм в карикатурных проявлениях: автомобиль, который плывет на пароме, лаборатория доктора Фишера или первый киносеанс для двора и придворных, когда через экран вламывается генерал в медвежьей шкуре.

Кроме комиксовой графики, там – комиксовый ритм: бац-бац-бац. В том, что я сказал, нет ничего уничижительного для фильма, никакой иронии по отношению к его создателям. Это такое кино! И я обожаю такое кино! Я обожаю «Фантомаса», обожаю «Вампиров», обожаю сериалы начала века, очень люблю комиксы – от противного мне по своим идеологическим убеждениям фашиста Эрже до близкого мне по убеждениям коммуниста Энки Билаля. То, что это комикс, вовсе не означает, что несерьезно, – комикс может быть серьезным, это кристалл, который преломляет исторические события. Существует много комиксов, посвященных крайне серьезным сюжетам – войне в Испании, или геноциду в Руанде, или диктатуре в Аргентине. У того же Билаля был гениальный пророческий комикс «Охота», где он еще в 1985-м прорисовал и предсказал падение всех коммунистических правительств Восточной Европы. Понятно, что, если бы в 1985-м к нему подходили с точки зрения исторической или политической достоверности – это черт знает что, мусор какой-то, бред. Нет, это не мусор и не бред – это такое преломление истории в гротескные образы.

Если вспомнить лучший советский фильм о николаевской России – это, как ни относиться к Элему Климову, «Агония». Но ведь что такое была «Агония»? Это был, опять же по определению Марины Кронидовой, «взбесившийся мультик». Но когда читаешь свидетельства современников об эпохе распутинщины, понимаешь, что реальность была еще безумнее, чем то, что вытворял Климов. В «Агонию» не вошел эпизод, когда монархист и черносотенец Пуришкевич приходил к своему идеологическому противнику, министру внутренних дел Маклакову, и рассказывал, что они решили старца грохнуть, и вот как бы это сделать. И Маклаков, толстовец, которого соратники по кадетской партии упрекали в излишней толерантности и терпимости, отвечал: да вот я тут приобрел по случаю отличный французский кистень. И именно этим кистенем они потом били Распутина.

Вряд ли за двадцать лет царствования Николая произошла уж такая резкая мутация нашей страны из «России, которую мы потеряли», благостной и волшебной, в обезумевший мультик. Я уверен, что есть историческая правда в том, чтобы изображать николаевскую Россию так, как она изображена в «Матильде», потому что она изображена как сумасшедший дом.