Решение об ускоренной коллективизации и индустриализации («пятилетку в четыре года») узаконило чрезвычайное, аномальное и репрессивное течение всех социальных процессов. Год великого (пере) лома отмечен новыми способами «лечения» социальных болезней. Безработицу – «чистками» госаппарата и кадрового состава предприятий от «непролетарского элемента», от «имевших связи с родственниками заграницей». Так открывались недостающие вакансии. Жилищный кризис «усмиряли» массовым выселением «чуждого элемента» из домов, квартир и вселением на освобождающуюся жилплощадь трудящихся. Разом все проблемы решались, когда речь шла о «лишенцах», у которых отнимали избирательные и другие гражданские права, а вместе с ними работу, жилплощадь, хлебные карточки. Вот почему в 1928—1929 годах бесперебойно проходили «чистки» по их выявлению. Только в 1937 году появилось Постановление Президиума ЦИК о прекращении уголовных дел «по мотивам социального происхождения», но в сознание советских людей ещё надолго вошло обличительное определение «из бывших».
В конце 1929 года в постоянно расширяющийся круг ситуаций и явлений, причисленных к преступлениям и подлежащих уголовной ответственности, включили «производственный брак». А ведь он мог быть результатом сбоя оборудования, случайности. Одновременно ужесточили условия заключения. Исправительно-трудовые дома заменяли трудовыми колониями. Согласно проведённой в том же году реформе исправительных учреждений отменялись: свидания без решёток, неограниченная переписка, объединение труда с культурно-просветительными акциями. Отменялось разделение заключённых по разрядам с возможностью перевода из низших в высшие и наоборот, в зависимости от особенностей личности, мотивов и причин преступления, поведения, успешного труда, учёбы, культурного роста.
Интересы промышленности, науки, культуры не позволяли полностью заблокировать профессиональные зарубежные контакты. Но именно в 1929-м Постановлением Президиума ЦИК не разрешалось самостоятельно изменять маршрут зарубежных командировок, а невозвращение гражданина СССР в Союз в установленный срок считалось «перебежкой в лагерь врага», «изменой». Запрещается, запрещается, запрещается… Ленсовет преподнёс «подарок» детям – запретил новогоднюю ёлку. Весной 1929 года Сталин выразил вотум недоверия и кинематографистам, хроникёрам, снимавшим работу XVI партийной конференции. В записке в оргчасть он написал: «Предлагаю вывести из зала киносъёмщиков (они мешают работать и превращают конференцию в базар), принять за правило, что их можно допускать лишь для заснятия открытия и закрытия…» А вот в карательных целях кино использовали охотно. В Донбасс отправили выездную редакцию «Союзкинохроники» (руководитель С. Гуров) «в помощь ЦК ВКП(б) по ликвидации прорыва в угольной отрасли». И через две недели на экранах появился экстренный выпуск «Киносуд над вредителями шахты «Октябрьская революция» в качестве обвинительного документа. В общем, широкомасштабная война с собственным народом по всем фронтам. А на войне как на войне – «если враг не сдаётся, его уничтожают».
Этот лозунг предложил Максим Горький, именно так озаглавив свою статью в газете «Правда».
Киногод 1929-й. Кинорепертуар не кажется урезанным, бедным: 92 игровых фильма, в их числе подписанные первыми режиссёрскими именами: Эйзенштейна, Роома, Довженко, Червякова, Эрмлера, ФЭКСов, Протазанова. Ряд фильмов, актуальных и высокохудожественных, перешагнул границы эпохи и остался в памяти отечественного киноискусства: «Две женщины» Г. Рошаля, «Саба» М. Чиаурели, «Адрес Ленина» В. Петрова, «Каин и Артём» П. Петрова-Бытова, «Ливень» И. Кавалеридзе, «Чины и люди» Я. Протазанова. Было снято несколько многообещающих дебютов: «Посторонняя женщина» И. Пырьева, «Моя бабушка» К. Микаберидзе, «Голубой экспресс» И. Трауберга. Появились фильмы, являющиеся высшим достижением киноискусства, образцами киноклассики: «Обломок империи» Ф. Эрмлера, «Приведение, которое не возвращается» А. Роома, «Новый Вавилон» ФЭКСов.
Но Роом, один из лидеров «второго кино», предпочёл историю революционной борьбы в неназванной стране и неведомо когда. ФЭКСы «отправились» во Францию, в эпоху создания первого в мире пролетарского правительства – Парижской коммуны. Червяков погрузился во времена Павла І в фильме «Золотой клюв». Это всё было великолепное авторское кино, но явно дистанцирующееся от современной действительности. Казалось, режиссёры, авторитетные мастера «второго кино», решили, что сейчас с ней лучше не связываться,– опасно. Эйзенштейн в 1929 году выпустил фильм, в первом варианте озаглавленный с вызовом – «Генеральная линия», в окончательном – «Старое и новое». И вскоре выехал за рубеж – Европа, Америка, Мексика. Но даже издалека он ощущал давление репрессивной государственной машины: когда не по его вине затянулось пребывание за рубежом, в СССР начали говорить, что он – «невозвращенец».