Киноповести

Она делает еще шаг вперед. Лицо ее теперь рядом с его лицом.

— Я не собираюсь лгать, — говорит жестко Ирина, — я пришла, конечно, не из-за вас…

Г о л о с  г е н е р а л а. Она, видно, хотела свидания со своими. Но я твердо решил: что бы она ни говорила, как бы меня ни умоляла — быть железным, и ни в чем ей ни за что не уступать…

— Вы должны выпустить их, — говорит Ирина, — и вы это сделаете. Я так хочу. Слышите?

Г о л о с  г е н е р а л а. Вот как! Вот она чего требовала! Ни больше, ни меньше. Ну, думаю, не выйдет. Придется тебе, милая, уйти с чем пришла.

— Вы слышите… Семен! Ну, если хотите, я прошу, я прошу вас… Ведь никто не узнает — сейчас не до них, все о них забыли…

Г о л о с  г е н е р а л а. Нет, я твердо, железно решил: не поддамся. Это мой враг.

— …Я умоляю вас, — горячо шепчет Ирина. — Ну, слышите, слышите, я умоляю вас: спасите их, пока не поздно…

Г о л о с  г е н е р а л а. Если я что-нибудь решал — всё. Никакими силами невозможно было заставить меня сделать по-другому…

Ирина хватает руку Семена, целует ее. Семен отдергивает руку.

Г о л о с  г е н е р а л а. Ни за что, ни за что на свете… Я этого не сделаю, — говорил я себе, — никогда. Ей не заставить меня это сделать.

А между тем он сам идет к двери, отпирает ее, раскрывает.

Ирина бросается в объятия Сергея. Офицеры вскакивают с полу.

Семен стоит в дверях.

— Вы должны его отпустить, — говорит Ирина. — Он никому не причинит вреда… Может же человек просто жить… Он больше никогда не возьмет в руки оружия — пусть все горит… Сережа, подтверди, ну дай слово… Сережа…

— Я даю слово дворянина. Мне действительно нечего больше защищать.

— Слышите… Вы можете его отпустить с чистой совестью. Ну, слышите… ведь о них все забыли… Господа, ведь вы тоже даете слово…

— Конечно. Будь я проклят…

— Даю слово офицера.

— И я, и я…

Г о л о с  г е н е р а л а. Нет, я чувствовал, что их нельзя отпускать, ни в коем случае нельзя. Я не хотел их отпускать.

Мимо Семена быстро проходят арестованные офицеры, проходят Сергей с Ириной.

Семен стоит неподвижно.

Его лицо то освещается уличным фонарем, то погружается в тень.

Семен медленно выходит из дома.

Г о л о с  г е н е р а л а. Я знал, что мне не миновать расстрела, и ждал, что меня вот-вот схватят…

Навстречу Семену быстро идет Кирилл Бороздин с несколькими офицерами.

Отступив, Семен пытается спрятаться в подъезде дома, из которого вышел.

Но Бороздин успел заметить его.

— Востриков!

Семен выходит навстречу офицерам.

Г о л о с  г е н е р а л а. Оказалось, однако, что об арестованных действительно все забыли. Прапорщик Бороздин приказал мне ехать с ним.

Офицеры усаживаются в открытые автомобили. Семен садится перед Бороздиным, рядом с шофером — курносым рязанским пареньком в новой кожаной фуражке с очками на околыше.

Машины выезжают через боковые ворота.

Перед штабом Петроградского военного округа непрерывное движение. Подходят и уходят юнкерские патрули, подъезжают верховые. Отъезжают автомобили, и на их место тотчас являются новые.

Чувствуется чрезвычайная напряженность обстановки.

Отряд Бороздина выстроен рядом с другими отрядами во дворе штаба. Здесь юнкера, офицеры и несколько десятков солдат.

— Граждане офицеры и солдаты! — обращается к отрядам генерал Половцев. — Революция в опасности! Большевики и прочие безответственные элементы подняли контрреволюционный мятеж против Временного правительства. Если они победят, революция погибнет: завтра же немцы захватят всю Россию и восстановят монархию. Я призываю вас…

Мы видим людей, которые слушают Половцева: лицо Кирилла замкнутое, серьезное; лица других офицеров — в одном можно угадать черты жестокости, в другом — лень и равнодушие, в третьем — только готовность исполнять приказы…

Перед нами проходят лица юнкеров и солдат и, если посмотреть на них внимательно, мы узнаем среди них и молодого циника, и обманутого честного юношу, и хитрого кулацкого сынка, и тупицу, который даже не пытается уловить смысл слов, выкрикиваемых оратором.

И вот, наконец, Семен. Он внимательно слушает, изо всех сил стараясь понять происходящее. Брови его круто сдвинуты, в глазах отражение мыслей, быстро сменяющих одна другую.

Г о л о с  г е н е р а л а. Сейчас, через сорок лет, все кажется таким простым и ясным. Даже школьник может без запинки рассказать о расстановке классовых сил в июле семнадцатого года. Но тогда, внутри этой бури, мне было бесконечно трудно разобраться в смысле того, что происходило. Я еще верил эсеровским революционным фразам. Помню, иногда появлялась у меня на душе какая-то смутная тревога, но отчего она — не знал…

— Смирна-а! Шаго-ом марш! — раздается команда, и отряды выходят из ворот штаба на улицы Петрограда.

…На площади перед казармой пулеметного полка все ходит ходуном.

Из ворот толпами выходят солдаты.

Навстречу им с завода идут рабочие «Металлиста». Они окружают Николая Игнатьева и о чем-то возбужденно ему рассказывают.