Киносценарии: Нечаянные радости. Светлый ветер. Потусторонние путешествия

Филипп заметил, что лица паломников озарены надеждой, и, обращаясь к нему, они как-то чрезмерно кланяются и лебезят. Особенно поразили его глаза молодой девушки, у которой были парализованы ноги. Коляску с ней вкатили в ограждение два старичка, очевидно, ее мать и отец.

— Пей, детка, — говорила старушка. — В этом источнике кровь святой Екатерины, твоей покровительницы...

Филипп посмотрел на красивое лицо девушки и потянул шестом дальний ковш, который был более чист, чем другие.

Обычно в обязанности Филиппа входило лишь придвинуть ковшик к краю чаши. Но Филипп зачерпнул воду и поднес ковшик девушке.

— Спасибо, — чуть слышно сказала девушка.

— Слава Богу, — сказала старушка, ободренная вниманием Филиппа. — Добрались... Три недели ехали... В прошлом году здесь была наша родственница... У нее астма... И вот теперь, она говорит, ей значительно лучше...

— Не отвлекай служителя, — сказал старичок. Он вынул из кармана узелок, развязал его, достал оттуда несколько монет и бросил их в чашу.

К тому времени подошел монастырский казначей, и Филипп потерял на некоторое время девушку из виду. В его обязанность входило также помогать казначею доставать специальным совком монеты со дна чаши и ссыпать их в мешок. Он был так занят работой, что не сразу услышал, как его окликнули. Перед ним стоял о. Григориус. Он был не то что худ, а, скорее, истощен и одет в лохмотья, на шее висел прежний его крест из старинного серебра.

— Я давно уже здесь стою, — сказал о. Григориус, — наблюдаю. Вот чем ты кончил, Филипп... А ведь мог жить по-божески. Была в тебе чистота все-таки...

— Нет, — чуть слышно сказал Филипп, — не было во мне ничего этого... Никогда я вам не верил ни в чем и лишь теперь это понял.

— А если не верил, — возвысил голос о. Григориус, — зачем же рясу надел?.. Ходил бы по земле, как я, и атеизм проповедовал... Я — веру, ты — атеизм… По крайней мере, это было бы честно.

— Вы не так поняли, — сказал Филипп. — Я не Богу, я вам не верил...

— Запутался ты совсем... Раз мне не верил, значит, и Богу... Ибо Бог там, где правда... Со мной правда, — возвысил голос о. Григориус, — значит, со мной истинный Бог... Тотиан, учитель первых времен церкви, говорит, что несчастье оттого, что признают ложного Бога... Лучше безбожие, чем ложный Бог... Лучше атеизм...

Паломники уже теснились вокруг, с тревогой и недоумением глядя на о. Григориуса, глаза которого горели лихорадочным огнем...

В это время в воротах монастыря появился о. Мартин. Увидев своего врага, о. Григориус еще больше распалился.

— Вот он идет! — крикнул беглец. — Слуга Господа!.. Тот, кто должен пробуждать в других духовную жизнь... Ведь совестно сказать, как мало нужно людям, чтобы освободиться от всех своих бедствий... Надо только не лгать... А он лжет... Вас обманывают! — обернулся о. Григориус к толпе. — Там, за стеной монастыря, монах вручную накачивает воду из обыкновенного колодца сюда, в эту «святую» чашу... Настоятель обещал мне много раз, что ликвидирует этот обман, поэтому я молчал... И я виновен... Но ты-то!.. Зачем ты обманываешь этих бедных и больных людей?.. Зачем последние гроши из карманов их крадешь?.. Ты Бога продал и его именем разбой творишь... Будь ты проклят!.. Тьфу!.. — и он, разгорячась, плюнул в настоятеля монастыря.

И тут же закричала какая-то кликуша. Крик ее словно разбудил толпу.

Первым к о. Григориусу подбежал старичок, отец парализованной дочери, и толкнул его. Кто-то из больных заплакал.

О. Мартин успел шагнуть и стать между о. Григориусом и толпой. Однако какой-то нищий, увешанный веригами, метнулся в сторону и ударил о. Григориуса костылем в висок. О. Григориуса подбросило, он завертелся волчком, потом неожиданно побежал, как-то мелко семеня ногами, вдруг остановился и рухнул навзничь.

Толпа паломников и нищих стала таять.

О. Григориус лежал на окрашенной кровью земле, запрокинув голову.

По длинному больничному коридору шел профессор Деккер в сопровождении сестры милосердия. Судя по тому, как профессор изменился, прошло не менее десяти-пятнадцати лет. Он сильно постарел, сгорбился, и в выражении его лица появилось что-то детское. Вместе с сестрой Деккер вышел в приемный покой, где на скамейке ждал его Иаков. Иакова узнать было еще труднее. Он был уже совсем старик. На нем непривычно после монашеской рясы сидел какой-то кургузый пиджачок и узкие брюки. Увидав профессора, Иаков радостно бросился к нему. Деккер же встретил Иакова довольно равнодушно.

— Посидите здесь, — сказала сестра, — я принесу вещи.

— Хорошо, — сказал Иаков, — мы подождем.

Они уселись и стали ждать.

— Ну, как вы? — спросил Иаков.

— Вот беда, со вчерашнего дня мучит изжога. Хотелось бы выпить зельцер вассер, — сказал Деккер.

— Сейчас ваши вещи принесут, пойдем в кафе, — сказал Иаков.

После этого профессор замолчал. Иаков несколько раз на него посматривал, но заговорить не решался. Одна пуговица на рубахе профессора была расстегнута, галстук сбился набок. Иаков встал, застегнул ему пуговицу и поправил галстук. Вошла сестра, протянула Иакову чемодан и плащ профессора.