Китай, Россия и Всечеловек

Естественно, картина мира, где все согласуется, не теряя себя, не могла не сказаться на законах искусства. «Пейзажная живопись возникла в Китае задолго до ее появления в Европе, – напоминает Уоттс, – именно благодаря порядку ли… которое следует понимать как органический порядок, отличающийся от механического или юридического порядка, который сверяют по книге. Ли — это несимметричный, неповторяющийся и нерегулируемый порядок, который мы обнаруживаем в структуре движущейся воды, в очертаниях деревьев и облаков, в кристаллах изморози на оконном стекле или в камнях, разбросанных по песчаному берегу моря» [281] (фракталы синергетиков). Естественно, если мир – единый живой организм, где все самоорганизуется, к нему неприложим метод анализа и синтеза. Целостная картина предполагает целостный подход невторжения в живую Природу. Целостный метод познания даосы называли Недеянием. «Мудрец вдыхал и выдыхал эфир инь-ян, а вся масса живого ласково взирала на его благое дэ, чтобы следовать ему в согласии, – сказано во 2-й главе «Хуайнань-цзы». – В те времена никто ничем не руководил, ничего не решал, в скрытом уединении все само собой формировалось. Глубокое-глубокое, полное-полное. [Первозданная] чистота и простота еще не рассеялись. Необъятная эта ширина составляла одно, а тьма вещей пребывала в ней в великом согласии. И тогда хоть и обладали знанием Охотника, его негде было применять».

Но тысяча лет прошло, а отношение к знанию или его добыванию не изменилось, хотя многое переменилось в жизни людей. У Чжу Си в комментарии к «Великому Учению» тот же ответ: знание приходит, если приведешь свое сердце в созвучие с сердцем другого. «Чтобы создать в себе знание, следует приникнуть к вещи и постигнуть ее закон. Ибо у человека есть духовное знание его сердца, у вещей Поднебесной – их закон… Когда усилия будут приложены в течение долгого времени, в один прекрасный день всё в вещах – их лицевая сторона и обратная, тонкое в них и грубое – всё, как озаренное светом, станет ясным для нашего сердца и в своей сущности… и в своем проявлении». [282]

Иная участь постигла западную методику, не только научную, но и художественную. В качестве примера хотелось бы еще раз привести размышления Павла Флоренского о прямой и обратной перспективе или об отсутствии внутренней устремленности у художников. Казалось бы, в «Обратной перспективе» Флоренский ведет речь о принципах живописи Средневековья, утраченных современным человеком, но фактически говорит о несвободе, пребывая в которой человек теряет себя. В средневековом искусстве нет пространственного единства, нет схемы эвклидо-кантовского пространства, сводящейся – в пределах живописи – к линейной перспективе и пропорциональности. При этом предполагается, что никаких форм в природе не существует, ибо вообще «не существует никаких реальностей, имеющих в себе центр и потому подлежащих своим законам». (То есть то, что китайцы имели в виду под внутренним центром – Ли, а если нет центра, то нет и самостоятельной сущности. Кстати, отец Флоренский отмечает, что у китайцев отсутствует прямая перспектива, как она отсутствует и в иконописи.) Прямая перспектива предполагает однородность пространства, его бесформенность – «отрицает и природу, и человека», признавая лишь «пассивный материал для заполнения схем».

Одномерное мышление, замыкающее человека, зауживает не только сознание, но выворачивает наизнанку жизнь. «Есть только два отношения к жизни – внутреннее и внешнее, как есть два типа культуры – созерцательно-творческая и хищнически-механическая». (Последняя привела к отрицанию культуры как таковой, к замене ее зрелищем, устрашающим человека, не утратившего инстинкт самосохранения.) Потому Флоренский и ратует за «обратную перспективу», внутреннюю цельность в едином духовном поле. Сторонники прямой перспективы видят лишь одну, «монархическую точку» – местопребывание самого художника, точнее, « оптический центр его правого глаза ». Правый глаз и объявляется «центром мира». Притом это «глядение (правым глазом) не сопровождается ни воспоминаниями, ни духовными усилиями». Поистине, каков человек, такова и жизнь. Мир воспринимается как «нерасторжимая и непроницаемая сеть канто-евклидовских отношений, имеющих средоточие в Я созерцателя мира, но так, чтобы это Я было само бездейственным… неким мнимым фокусом мира субъективность, сама лишенная реальности ». [283]