Китайская мысль: от Конфуция до повара Дина

Если солдаты еще не расположены к тебе, а ты станешь их наказывать, они не будут тебе подчиняться; а если они не станут подчиняться, ими трудно будет пользоваться. Если солдаты уже расположены к тебе, а наказания производиться не будут, ими совсем нельзя будет пользоваться. Поэтому, приказывая им, действуй при помощи гражданского начала; заставляя, чтобы они повиновались тебе все как один, действуй при помощи воинского начала («Сунь-цзы бин фа», 9).

С этим перекликается и мысль о том, что покорных подданных-тружеников можно уподобить воинам, познавшим тяготы жизни на бранном поле:

Бросай своих солдат в такое место, откуда нет выхода, и тогда они умрут, но не побегут. Если же они будут готовы идти на смерть, как же не добиться победы! И воины, и прочие люди в таком положении напрягают все свои силы. Когда солдаты подвергаются смертельной опасности, они ничего не боятся; когда у них нет выхода, они держатся крепко; когда они заходят в глубь неприятельской земли, их ничто не удерживает; когда ничего поделать нельзя, они дерутся. По этой причине солдаты без всяких внушений бывают бдительны, без всяких понуждений обретают энергию, без всяких уговоров дружны между собой, без всяких приказов доверяют своим начальникам («Сунь-цзы бин фа», 11).

Пожалуй, синологи слишком поспешно причислили легизм к абсолютно аморальным доктринам. Юрий Пайнс, недавно подготовивший английский перевод «Книги правителя области Шан», полагает, что для Шан Яна и его последователей «насилие и угнетение — неизбежное зло на пути ко всеобщему благу». В конце концов, цель сурового наказания — устрашить до такой степени, чтобы наказания стали вообще ненужными. Шэнь Дао, легист более позднего времени (ок. 360–285 гг. до н. э.), утверждал, что иметь плохие законы все же лучше, чем не иметь никаких («Шэнь-цзы», 23). Безусловно, в этом утверждении есть своя правда. Когда кругом царили распри и войны, китайские мыслители старались предлагать рецепты, позволявшие преодолеть наличное положение вещей: идеальное государство виделось им утопией, которой только предстоит воплотиться. Вместе с тем сложно себе представить, чтобы те, кто становился объектом их легистской суровости, могли позволить себе роскошь сколь-нибудь долгосрочной перспективы. Устрашение как стратегия властвования действенно лишь до тех пор, пока опирающийся на него государственный аппарат эффективно работает под жестким контролем. История взлета и падения Цинь показывает, что у аморальных средств достижения моральных целей есть свои пределы. Как заметил несколько десятилетий спустя ученый-чиновник Цзя И (201–169 гг. до н. э.), сила завоевать и сила сохранить завоеванное — это совсем не одно и то же («Исторические записки», 48).